«Рано или поздно найдут и отправят в колонию для малолетних!»
У дверей его уже ждал директор.
– Опять опаздываешь, Кавешников? Живо в класс, уроки уже пять минут, как начались! –
Кавешников прошмыгнул в класс, сел за свою парту и стал думать:
«Неужели она никому не рассказала? Расскажет ещё!... или заболела...! – Его мысли были далёки от математики.
Весь урок Кавешников сосал конец ручки, делая вид, что думает над математическим решением. В ответ на вопрошающие взгляды своего друга Серёжки Витька только пожимал плечами. Их стриженные круглые головы были наклонены набок, но тайна, о которой знали только они, мешала им спокойно заниматься арифметикой.
Сегодня, во вторник, Кавешникову хотелось одного – чтобы вчерашний день, понедельник, был навсегда вычеркнут из его жизни.
В понедельник интернатские дети, как и в других школах, приходили утром из дома, оставаясь здесь на целую неделю.
Вчера Витьку привёз на машине отец. Новая жена отца, Наташа, никогда не проявляла большого интереса в Витьке. Он её не то, чтобы боялся, он её скорее стеснялся и всегда себя чувствовал лучше, когда её не было дома и он оставался вдвоём с отцом. После рождения Игорька таких моментов стало меньше, и Витька был даже рад на неделе не возвращаться домой, а ночевать в интернате. Перочинный ножик отца Витька взял на время, чтобы показать его Серёжке, а в пятницу незаметно положить на прежнее место.
Вчера, в пустом кабинет труда, дверь в который оказалась не заперта, Витька демонстрировал другу перочинный ножик.
– Волос рубит, как шашка! Надвое! –
Свой волос Витьке вырывать было жалко, и он стал озираться вокруг в поиске волоса. Волос ему найти не удалось, но он увидел дублёнку, торчащую полой из шкафа. На её опушке было достаточно волос. Витька «отрубил» маленький пучок. Потом тихонько попробовал кожу. Нож вошёл в дублёнку, как в масло! Потом ещё и ещё...
– Ты, что делаешь! – закричал Серёжка, но было уже поздно.
– Ну, и пусть отправят! – решил Кавешников, и ему сразу захотелось плакать. Ему стало очень жалко себя и отца, который любил его больше, чем свою новую жену и, конечно же, больше вечно орущего трёхмесячного Игорька. Про мать Кавешников не думал, он её совсем не помнил. Она умерла, когда ему ещё не было года.
***
– Мам, эт я, ты только сядь, нет, никто не умер. – Зина сидела на кухонном столе в одной руке у неё была телефонная трубка, прижатая к уху, а в другой кусок докторской колбасы. Откусывая от него, Зина разговаривала по телефону с матерью.
...
– Дублёнку порезали! Кто, кто? Откуда я знаю кто!
...
– Нет, не на улице, на работе, в интернате. Может, и из зависти, а может, кто-то из учеников. Поди, теперь разберись!
...
– Где висела? Нет, не в зубном кабинете, а у Элеоноры, нашей учительницы труда.
...
– Потому что санэпидстанция должна была прийти с проверкой. За наличие верхней одежды штрафуют, потому к Элеоноре и повесила. Вечером пришла забирать, а там вместо дублёнки лохмотья висят. Она ничего не знает, никого не видела. Я ей верю.
...
– Она больше моего перепугалась! У неё вчера только один урок был.
...
– Скандал? Устраивать не буду. Не для меня эта буржуазная роскошь! Сто лет не было дублёнки и дальше без неё проживу!
...
– Я креплюсь! Пока, мам, я тебе сама позвоню. –
Зина положила трубку. Вывалила дублёнку на кухонный стол, отрезала себе ещё кусок колбасы и, заедая большое горе большим куском колбасы, стала рассматривать меховые лоскутки. Верхняя часть осталась неизменённой, порезана была только нижняя часть. Зина свернула дублёнку, вернее, то, что от неё осталось, и засунула в целлофановый пакет с надписью «Dolce & Gabbana».
Только Зина хотела положить пакет в стенной шкаф в коридоре, как опять зазвонил телефон.
На этот раз звонил её бывший однокурсник, Эдуард, подающий надежды преподаватель кафедры общей стоматологии. После пятилетней паузы их роман воспылал новым огнём.
...
– Боже мой, какая прелесть! В Ленком? Как ты смог достать? Конечно же, пойду!- Зина оживилась
....
– В семь у театра. От глотка шампанского я сегодня не откажусь! Пока. –
Зина развела в чашке растворимого кофе, налила в него приличную порцию молока из холодильника, вновь вывалила дублёнку на кухонный стол и стала пристально рассматривать ее, попивая маленькими глоточками кофе.
Потом, поставив недопитое кофе в мойку, Зина достала из аптечки лезвие и отрезала одной линией все висящие куски. Получилась коротенькая дублёнка, как бы вырезанная из одного куска – такие она видела у сестры за границей в модных журналах.
***
Эдуард стоял уже полчаса у театра. Нет, Зина не опаздывала, просто он от волнения пришёл на полчаса раньше. Не мог больше оставаться дома. Он хотел скорее увидеть Зину. Ему было совсем не холодно в лучах театральных фонарей в этот по-настоящему зимний сказочный вечер. Он нервно притопывал на месте.
Длинные ноги, сияющие глаза! Чёрное платье, коротенькая модная дублёнка, волосы блестели в лучах искусственного света. Мужчины оглядывались на неё, но Зина спешила к нему мелкими шагами на высоких каблуках.
– Я тебе давно хотел сказать, да случай не подворачивался! А сегодня... Сегодня день такой! Выходи за меня замуж, Апостолова! – на одном дыхании выпалил Эдуард и поцеловал Зиночку в щёку.