Когда приезжаю в родной Екатеринбург, стараюсь увидеться со всеми друзьями и знакомыми. Увы, не всегда хватает времени.
И вот я снова в гостях у Карнауховых. Милые приветливые люди! Володя – бард, пишет песни и стихи, его жена Люда и ее сестра Галя – веселые и интересные люди. Гостеприимства им не занимать. Мы с моим другом Мишей пришли вовремя, убеждаемся, что компания собралась приятная.
К Карнауховым пришел сосед Ефим Ильич. Я видела этого человека в их доме единожды, но мне кажется, что я знаю его долгие годы. Ефим Ильич – невысокий плотный мужчина в возрасте поразил меня своей эрудицией и остроумием. Он читал стихи, написанные им в разные периоды жизни, оказалось, что этот человек пробыл в заключении 14 лет. Никаких признаков посещения зоны в нем не было, обычный интеллигентный человек, прекрасный шахматист, знающий литературу и культуру не хуже некоторых специалистов.
- Мне уже под 80, - сказал он мне, - Пережито много: тюрьма, предательство, антисемитизм, но надо самому в первую очередь быть человеком…
И вот теперь я вижу его второй раз. Он за эти пять лет не изменился, аккуратно одет, выглядит моложе своих 78 лет. Взгляд грустный, уже несколько лет, как ушла из жизни любимая жена, смыслом жизни стала для него собачка Дина. Она у него вместо ребенка: лучшими кусками Ефим Ильич делится с ней.
Садимся за стол, уставленный уральскими угощениями: пельмешками, селедочкой, солениями.
-Ефим Ильич, - спрашиваю, - Вы по политической сидели? Расскажите.
- Нет, - ответил он резко, - Сидел по уголовной.
- У вас манеры интеллигента, а не уголовника, - сказал Миша.
- Наша семья бедная была. Я, обычный еврейский пацаненок, рано остался без отца. Сам себя защищал, боролся за место под солнцем. Драчливый и задиристый я , вот и сел на целых 4 года. Хулиганство. Впоследствии, суд и лагерь. Всему пришлось учиться в тюрьме, на практике, но издевательства я над собою не допускал.
- Расскажите, - прошу.
- Чтобы вы на эту штуку записали, - старик испуганно смотрит на диктофон, - Нет, нет!
Потом сдался под напором моих друзей.
- Ладно, но самое безобидное, хотя очень не хочется говорить о плохом.
Корвалола выпустили!
Мое образование – всего 6 классов, до всего я доходил своим умом. Правда, в тюрьме окончил десятилетку и получил профессию столяра. Но она мне не пригодилась. Всю жизнь проработал «на должностях», т.е. в снабжении, в торговле, начальствовал. Сидел в городе Ивделе, когда диссидента Владимира Буковского поменяли на Луиса Корвалана. Конвойными в лагере были крепкие тупые мужики. Вывели они на работу бригаду зэков, стали переговариваться между собой.
-Слышь, Васек, Корвалола освободили…
- Он че, нерусский?
-Не, Карвалол его фамилия.
-Ничего, дальше Ивделя не уйдет, Корвалол этот…
Не знал туповатый Васек, кто такой Луис Корвалан, где и за что сидит. Дело в том, что в этом лагере большинство осужденных на воле привыкли жить на широкую ногу. Это их и подводило, когда они освобождались. Захватив полагающиеся им денежки, они сразу шли в ресторан с женщинами, кутили, и, вновь совершив преступление, оказывались в тюрьме. Васек, зная это, сделал свои выводы.
Эта мазута и эта мазута…
В конце шестидесятых я снова загремел на зону. Дали мне десять лет. Сейчас за такие дела награды дают, а тогда…Теперь это действо называется частным предпринимательством, а тогда спекуляцией и обманом государства. Вот вы говорите, что сейчас нет органов КГБ, не верю, есть какие-то, надо побаиваться. В ту пору я жил в городе С, но считался работником леспромхоза. Меня уважали за разворотливость и оперативность. Я погорел на спирте. В лагере тогда ужесточили положение зэков: ввели 4 режима. За то, что я конфликтовал с начальством лагеря, меня перевели на усиленный режим. Зэки трудились на тяжелых работах, за это им выписывали боны. Часть средств по этим бонам удерживали за скудное питание, а на остальные можно было купить в тюремном киоске маргарин, махру, повидло и другое - это было большим подспорьем, потому что зэки жили впроголодь.
Недавно я разболелся и лежал в больнице, со всей ответственностью могу сказать, что там кормили еще хуже, чем в лагере.
У меня от бонов ничего не оставалось, я выплачивал иск. С завистью смотрел я на очередь в продуктовый ларек. Мужики стояли в бушлатах и телогрейках, а зэк по кличке Седой, местный хохмач и остроумный человек с задатками артиста – комика, развлекал очередь байками, все слушали Седого с интересом. Продавцом в ларьке тоже был зэк из Прибалтики, плохо говорящий по-русски. Седой протянул ему боны и сказал:
- Дай мне той мазуты и этой мазуты.
Продавец протянул ему банку консервов и банку маргарина.
Седой:
- Разве это я тебя просил?
Продавец: - ккаккой мазута? Я сделал тебе мазутта.
Все захохотали, невдомек было прибалту, что мазутой Седой назвал повидло, то есть, просил две банки разного повидла.
Так что и там пытались шутить, а как же?
Был у меня на зоне друг, он намного моложе меня. Еврей, не терпящий никакого проявления антисемитизма. В молодом возрасте он занимался боксом. Пострадал за то, что разбил черепушку человеку, обозвавшему его жидом. А удар у него неслабый. Правильно сделал! Я бы тоже так поступил, честное слово. Поверьте, среди зэков тоже были нормальные люди, но…причины тут разные. Мой друг теперь в Израиле живет. Левой его зовут.
Зэков возили всегда в одну больницу. Я умел составлять калькуляции, меня отправили туда на работу. Непыльная была работенка, но я мысленно возмущался. Ох, и воровали сотрудники больницы. Хищения, особенно продуктовые, были просто поразительными. Но жаловаться зэки не могли, подневольные они люди.
Вот и пользовались этим нечестные люди, которые служили на поприще перевоспитания воров, жуликов и хулиганов.
- ккаккой мазута? Я сделал тебе мазутта.
Все захохотали, невдомек было прибалту, что мазутой Седой назвал повидло, то есть, просил две банки разного повидла.
Так что и там пытались шутить, а как же?
Молодая красотка и майор милиции
Разные случаи в моей жизни были, а этот произошел в пятидесятые годы. Был я молод, хотелось любить и нравиться женщинам, но свою половинку я тогда еще не нашел. Вот и познакомился возле почты с молодой красивой дамой. Я работал тогда директором овощного магазина, зарабатывал неплохо. Купил себе золотые часы с золотым браслетом, радовался престижной покупке. Понравилась мне красотка, я ей вроде бы тоже, пригласил ее в кафе, но она отказалась. Позвала меня к себе домой, я не отказался, предварительно захватив с собой вино и закуску. Женщина жила в коммунальной квартире, занимала две небольшие комнаты. Посидели, выпили, закусили, а там и ночь…Просыпаюсь утром, а часов нет. Да и женщины тоже. Она оказалась в соседней комнате. Я стал требовать назад свое единственное богатство, она отпиралась, разразился между нами шумный скандал. Соседом женщины оказался майор милиции. Он давно имел «зуб» на свою соседку, не меня первого она так облапошила. Майор вызвал своих коллег, и нас увезли в отделение. Часы красотка мне отдала, а сосед в своей карьере галочку поставил – поймал воровку с поличным. За женщиной числилась не одна кража. Потом я узнал, что комнаты женщины заняла семья бдительного майора милиции.
А земля-то круглая…
В моей жизни были не только зэки и конвоиры, были хорошие люди, о которых я до сих пор вспоминаю с теплотой. В начале пятидесятых я проживал в квартире с Петром Афанасьевичем Лаврентьевым. Он воевал. Раньше проживал в Казани, но не по доброй воле пришлось переехать в Пермь. Пока Петр отсутствовал, его супруга завела роман с начальником милиции, Петр не мог ничего поделать: силы были неравными. Пришлось фронтовику уехать из родного дома. Очень он скучал по Сашеньке и Вове, своим детям. В Казани Петр возглавлял крупный магазин, а в Перми работал завскладом. Добрый человек не гнушался дружбы со мной, что для того времени было ценно. Ведь я был тюремщиком, да еще и евреем. Как раз в то время сфабриковали дело врачей-убийц, так что евреи были людьми отверженными, им приписывали все смертные грехи.
Сколько тепла я видел от этого доброго русского человека! Он был для меня всем: отцом, другом, доверенным лицом. Редкий человек! Потом он снова переехал в родную Казань, а я по работе ездил в Чебоксары и решил заглянуть к приятелю. Он встретил меня радостно, посидели, поговорили, выпили немного, и…расстались, увы, навсегда. Моя жизнь текла своим чередом: женился, переехал в Свердловск. Прошло 19 лет. Работая в снабжении, по делам поехал в далекий захолустный северный поселок. Шел по грунтовой дороге, запнулся, и у меня оторвалась подошва нового ботинка. Зашел в первый попавшийся дом, мужчины обещали помочь в моей беде.
Кроме них, в избе находилась девушка, пыталась развеселить меня разговорами. Услышал знакомый волжский говор. Как я был рад, когда узнал, что говорю с Сашенькой, дочкой Лаврентьева! И где! На далеком Севере!
КГБ есть, но в другие одежды рядится
Ефим Ильич заторопился домой.
- Диночка, собачка моя, ест только то, что приготовлю я. Поваром я у нее работаю, - невесело пошутил он, - Не верьте, что КГБ нет, есть она, только в другие наряды рядится. Так что не считайте меня странным, сегодня за вами не придут, а завтра…кто знает… Будете писать, мое имя измените. И не считайте меня трусом, я им никогда не был. Просто я - старый человек, и мне лишние волнения ни к чему. Я мог бы вам много рассказать, но вы не пережившие сталинизм так беспечны. Как много я мог бы рассказать!
Я сдержала свое слово.
Бывший зэк подарил мне на память одно стихотворение.
-Не нравится мне, что русский язык теперь стал сленгом, многие употребляют тюремную лексику, - сказал Ефим Ильич, - вот об этом я написал, не терплю этого.
Привожу их в своей статье.
Все покандехало по фене,
Сплелось в какой-то кутерьме.
Чтоб разобраться в этой пене,
Сидело полстраны в тюрьме.
Один наехал на винточку,
Другой телегу протолкнул,
А третий мощно катит бочку,
Аж фраера с копыт столкнул.
Пахать давно никто не хочет,
Сплошной канает беспредел.
Один на друга пику точит,
Другой вообще вне всяких дел.
По фене чешет даже пресса,
Милиции давно капут.
Уж и Ростов-Дон и Одесса
Давно ментами их зовут.
Один знакомы мой профессор
Преподавал язык в УРГу.
Он вместо «нож» глаголил «мессер»,
А вместо лекций гнал пургу.
Нет, мы не имеем права судить Ефима Ильича. Он ушел, а мы долго говорили о человеке, сумевшем не потерять свое «я» даже там, где не только еврею, а и русскому человеку трудно не сломаться. Он не сломался, он выжил.
Автор: Зинаида Маркина