А варю я его в выходные, когда точно не надо никуда спешить. Особенный кайф в нем, когда не надо из дому выходить. Кайф…
Когда я бегу после работы по вечернему городу, иногда, довольно часто, откуда-то долетают и дурманят на мгновение легкие кофейные облачка. Хочется всё бросить (а магазины вот-вот закроются, а мастерские еще раньше) и зайти в первую попавшуюся кафешку: кофе с пирожными поднимают настроение, как мало что другое). Но пить на ночь бодрящее? Чтобы испытать прилив сил и бегать по стенкам до трех ночи, а утром еле ползать? Нет-нет-нет, мне завтра на работу.
Нежные и яркие ароматы машут вслед мне хвостом цвета Африки…
Этот кофейный дурман обладает свойством трансгрессии. При малейшей возможности он окунает меня на мгновение в один из двух миров.
Один мир – это тот самый таинственный мусульманский Восток.
Улицы, серые-бежевые под вечер, вдруг становятся освещены южным солнцем, серо-белые камни стен и высоких дувалов в старых кварталах, а на них – тени от листьев немногочисленных высоких пальм и еще каких-то деревьев, и что-то высокое в конце улицы, то ли минарет, то ли университет, построенный в старинном стиле, башней, обложенной глазурованной голубой с белым плиткой.
В глубинах двориков, полностью скрытых от всех глаз, женщины, после многих трудов, наконец садятся отдохнуть. Это не обед, обед был двумя часами раньше, когда дети были встречены из школ, переодеты и накормлены, и уложены отдохнуть. Испечены и сварены все кушанья на день вперед, выбиты все ковры, и вытерта вся пыль, и промыты все помещения в доме, и выметены все участки вокруг дома, и проверены все счета, и покупки все осмотрены и разложены по местам, а впереди - корпение над рукоделиями, но перед этим надо выпить заслуженный кофе. Те из женщин, кто ходит на поденную работу, и те, кто не знает забот серьезнее, чем выбор наряда, усаживаются в эти часы перед закусочным столиком и берет в руки чашечки с дымящимся напитком. В хороших домах кофе варят на разные лады. В металлической посуде творится настоящее колдовство при помощи магии корицы и гвоздики, и щепотки соли, и тимьяна, и бадьяна, и стручков ванили, и капель сока и зерен аниса, и разноцветного перца, и многих, многих волшебных ингредиентов.
Женщины Востока опускают и вскидывают блестящие томные или жгучие взгляды, тонкими пальцами в кольцах держат расписные или одноцветные чашечки, предмет гордости и трат, улыбаются друг другу черешневыми и гранатовыми губами, произносят певучими голосами комплименты, предлагают выпечку и сладости, обязательный возглас: «Да вы покушайте». Но все отрицательно качают головами: сейчас никто не голоден. Переливаются шелка шальвар, блистают украшения, женщины перемещаются на коврах, открывая новые узоры на них.
Когда-то давно в одной из легенд кочевого племени рассказывали, как султан напал на маленькую соседнюю страну и много людей увел в плен, и в плен попала маленькая дочь вождя. Она жила в доме султана и ткала ковры, и никто не знал, кто она, и ее ковры выходили всех прекраснее, сложнее и дороже. И однажды такой ковер попал кружным путем, в качестве подарка – отцу принцессы. К тому времени его царство оправилось от войны, окрепло, и царь безуспешно искал свою дочь. Когда жена царя увидела этот ковер и узоры, которым она обучала свою маленькую дочь, она поняла, кто ткал этот ковер. И среди узоров было вотканы записи: и то, где находится мастерица, и как попасть в тот дворец, и кто из стражи силен, а кто слаб, и как их можно одолеть, кого силой, а кого хитростью, и царь взял войско, и хитростью и силой проник во дворец, и победил султана, и освободил свою принцессу и многих других своих соплеменников.
Все эти дамы, юные и старые, похожи на эту принцессу. Их мысли полны мудрости и хитрости, а руки знают много таинственных умений, их движения осторожны и полны сдержанных сил, они гибки, как змеи, они коварны, как змеи, и мудры, как змеи.
И вдруг кто-то из них поднимает взгляд: в нем усталость сменилась ожиданием чуда. Какого-то другого чуда, непривычного им, чего-то такого, чего нет на их полном чудес востоке. Каких-то северных, западных див из стран за лесами и морями, там, где готические соборы и деревянные терема, где текут холодные медленные реки и цветут белоснежные ландыши.
Усталые мужчины с темными усами и скептическими лицами тем временем идут в любимые кофейни. У каждого свое излюбленное место, где можно оставить усталость первой части рабочего дня.
С каждым шагом по пыльной улице меняется картина магического Востока, вот уже в дверь кофейни заходят люди не в костюмах и ботинках, а во френчах, в высоких сапогах и фесках, а вот уже – в полосатых халатах и примятых тюрбанах, и в остроносых мягких чувяках, и не машины ждут путников за углом на стоянке, а – кони под навесом от солнца, с ослабленной упряжью, и вдали – верблюды на заднем дворе пьют воду из длинных деревянных посудин.
Путник заходит внутрь, издали здоровается с хозяином, традиционные слова и полупоклон, и вот уже он сидит на пальцах поджатых ног у расстеленной по низкому столику скатертью из плотного полосатого полушелка, и на зеленых сверкающих нитках шелка и на белом тиковом полотне нет ни крошки. Перед посетителем расставляют блюда с закусками, приносят чашку для омовения рук и белый холст для вытирания, и, пока гость переводит дух, в глубине помещения быстро заваривают и приносят кофе, приготовленный по одному из двухсот способов. Гость протягивает руку за поджаренными овощами и копченым мясом, жует немного и откусывает от лепешки. Он пришел не насыщаться, а пить кофе, и ест совсем немного.
Он берет горсточкой изюм и сушеный банан, берет по штучке лепешечки с кунжутом, светлые финики из Сирии, колобки из рубленого инжира с подсолнечными семенами, обвалянные в смеси из желтка и сахарной пудры с капелькой лимона, обсыпанные стружкой из тертого кокоса, и желто-прозрачные ломтики дыни в меду, орехи в меду, мед, сваренный с соком и загустевший до того состояния, тягуче-замедленного, которое выражается все тем же словом - кайф. Трубка с табаком уже раскурена кем-то темнокожим, за услуги отдана монетка, прилипающая к пальцу, как чешуйка рыбы. Сорт табака, который курит гость, тоже давно известен хозяину, но он при каждом посещении переспрашивает, тот ли? Изредка гость просит немного другой сорт. Это зависит от времени года. В эту кофейню ходят человек тридцать старых посетителей, и хозяин иногда присаживается к столу и ведет долгую беседу, не о новостях, о новостях поговорить всякий хозяин считает своим долгом. Все, что предпочитает каждый завсегдатай, хозяин давно знает наизусть. Сейчас осень, и табак у гостя не крепкий и не слишком мягкий, в нем примесь чего-то, дающего медовый сухой аромат, в лад осенним мыслям. Хозяин перекидывается взглядом с гостем и со слугой, подходит и садится к окну, так, чтобы видеть зал и лицо своего старого посетителя. Тот сидит справа от окна, и по левую руку – черная решетка окна и за нею пыльный платан с сухими стручками на нем, а перед глазами белая меловая стена и на ней небольшой ковер внизу и металлические украшения вверху.
Они заводят тихую беседу о том, как всё меняется и как всё неизменно. Это то лучшее время дня, когда утренние заботы позади, распоряжения исполнены, приказания розданы, а вечерние домашние новости еще не обрушились на мужчин, до вечернего времени еще несколько часов, мир тих и покоен, где-то звучит неназойливое пение струн, где-то крикнет ослик, а здесь тихо и прохладно, и бдительный слуга тоже сидит спокойно там, при входе, и все в этом мире так, как надо, и так было всегда и будет вечно.
Это – первый кофейный мир. Есть и другой. У них общего ничего нет, их объединяет только кофе, и еще, пожалуй, мулаты и негры, которые есть и там, и там, как зернышко перца в джезве. Но они там совершенно другие. У другого кофейного мира всё другое. Люди, эстетика, всё другое, и кофе варят тоже на другие лады. Иногда.
Для того, чтобы кофейное облачко навеяло эту картину, надо другое настроение. А уж что на сей раз возникнет перед мысленным взором, предугадать невозможно.
Это вроде как наш мир. Он может быть – теоретически - даже в этом городе. Но в идеале он даже и не в России.
Это фешенебельное помещение. Это могут быть залы, как стадионы, где высота потолков, как в соборах, несколько этажей в стоэтажном небоскребе. Могут быть помещения небольшие, на мостовой исторического центра европейской столицы. Но не подлежит сомнению, что это очень фешенебельно: столы из черного мрамора, обивка из неразрезного бархата, крупье, портье, сомелье и прочие месье молоды, имеют высшее образование и хватку, имеют опыт и знания, и полученные с их помощью счета в банке и недвижимость, которая уже сама начала приносить доход.
Там в полуосвещенных уголках и в ярком свете больших залов сидят и наслаждаются "дольче фар ниенте" люди разных возрастов и состояний, но для них именно эта жизнь, злачная ночная жизнь – самая естественная. На них работает индустрия мод и развлечений, они сами - из тех, кто устанавливает и свергает моду, про них пишут газеты, особенно на первых полосах - про светских звезд и про скромников, записанных в разнообразные Бархатные и Шелковые книги родословных, и на последних полосах - в колонках криминальных новостей.
Впрочем, есть и случайные посетители, с ними всегда происходят самые интересные и неожиданные приключения, которые часто начинаются здесь.
Несмотря на то, что центральное место здесь занимают стены-витрины с разносортным спиртным, у кофе есть свое прочное место в этом мире сверкающих стекол и глянцевых мраморных столов. Трезвая нотка бодрости или аромат несбыточного уместны и желанны и здесь…
Господа в смокингах, посверкивание бриллиантов в галстучных булавках, бешеный блеск фальшивых драгоценностей в запонках молодых, худощавых, с голодными глазами мужчин, у юных и робких дерзких, или не юных, уверенно держащих себя женщин в платьях-коктейль из атласа, из парчи, в туфлях на таких высоких каблуках, что на них можно пройти лишь от лифта до лимузина, или в кожаных облегающих комбинезонах с лаковыми серебряными поясами с цепочками от них от пряжки до задних карманчиков брюк, с крошечными револьверами в сумочках-клатчах, деды в загадочных мундирах в золотых шевронах, с холеными седыми усами и полным презрением ко всему, и те самые негры и мулаты, иногда это телохранители дедов и женщин, иногда - те, от кого охраняют, а иногда они-то и есть те самые звезды.
В больших сверкающих залах раздаются возгласы со специфическими терминами игроков, в маленьких притемненных вполголоса шепчут слова признания в любви и слова признания в ненависти.
И там и здесь слышны комплименты и проклятия. И там и здесь после или до невероятных сочетаний крепких или не очень крепких напитков все эти люди, молодые и старые, утомленные или напряженно нервные, или индифферрентные берут холеными пальцами (все они с холеными руками) чашечки с темно-коричневой субстанцией и отхлебывают мелкими глотками, или пьют его быстро, или вообще не пьют, а лишь вдыхают ауру африканских зерен с тонизирующим эффектом. Ауру свободного мира. Ибо этот мир несвободен. Самые богатые в нем связаны условностями, этикетом, своим делом, своими пристрастиями.
Где-то играет музыка. Она тоже разная. В эркерах и фонарях слышен упоительный женский блюз или техничная гитара Эрика Клептона.
В больших залах музыка тоже не громкая, или ее и вовсе нет, смотря по назначению помещения. Там, где танцуют, музыка может быть даже и слегка вульгарной, или она кажется такой издали, но вблизи хмель дьявольских ритмов попадает в резонанс играющей крови жителей здешнего мира, другой музыки там не надо. Здесь всегда лучшее исполнение и самые лучшие инструменты. За возможность играть здесь музыканты с дипломами победителей международных конкурсов платят суммы, сравнимые с зарплатами не самых бедных клерков.
Красавица с дорогой и потому малозаметной косметикой на лице только что плясала так, как могут только профи, но она сейчас не на работе, она смеется свободно, улыбается не деланно, она взахлеб разговаривает о чем-то между танцами с первый раз увиденными ею людьми, те смотрят горящими глазами на ее длинные жесты, вдыхают ее духи, они танцуют с нею то танго, то диско, то какой-то этнический танец, танцуют не очень умело.
Где-то на улице раздается выстрел – это проигравшийся пустил себе пулю в лоб.
Где-то взревел мотор и из разных лестниц спустились и мгновенно исчезли из глаз мужчина в плаще и костюме цвета шампанского с высокой девушкой в лиловом декольте и длинных, до плеч, серьгах с аметистами. Стоит и курит, подняв воротник пальто, незаметно следя за кем-то, мужчина с неразличимыми чертами лица.
Совсем рядом двое в униформе, рослые и молодые, заломили руки человеку с багровым лицом и выводят его по-тихому и по-быстрому, пока какой-то инцидент заметили лишь те, кто находился вплотную к большому столу с раскинутыми на нем картами.
Расходятся, как бы не заметив друг друга, лишь на миг соприкоснувшиеся в толпе двое похожих, как братья, парней с узкими породистыми лицами, с длинными в хвостик волосами, с кобурами, подвешенными под смокингами и опущенными в карманы правыми руками.
Страстное танго вдруг заканчивается холодными отстраненными движениями.
Студент, представьте себе - миллионер - после бешеной рок-н-ролльной пляски упал в кресло и дышит бурно, не видя тех, на кого глядит в упор. Отзвучал Trampled under foot. Ничто так не действует на подкорку, как финал первого Physical graffiti. Только финал второго Граффити, только Black country woman! В то время, когда звучит эта музыка, можно провалиться в дальнейшие слои миров. Напрасно девочка с личиком темного ангела старалась подстроиться к богачу, напрасно она покупала на последние деньги брэндовые тряпочки, напрасно она внушает себе искреннюю любовь к нему. Всё ни к чему, мальчишка любит только свои деньги и эту музыку.
Журналистка, столичная штучка, некрасивая до уродства, сыплет какими-то историями из литературного и богемного мира, и ее внимательно слушает группа лиц непонятного социального статуса, больше всего они похожи на артистов, играющих роли писателей в дешевых сериалах, они одеты топорно, двигаются нескладно, шутят неожиданно хлестко. Это и есть писатели.
Украдкой пересчитывает купюры милый дяденька-шулер.
Картинки тасуются с разной степенью вариантности и периодичности, разные драгоценности и разные лица, похожие выражения лиц, похожее развитие событий.
Ночь вот-вот рассеется. Посетители по одному, по двое пропадают из виду. Наконец остаются лишь четверо или пятеро в комнате с бильярдом, двое играют, прочие следят за ними. Там дым столбом, смокинги сброшены на пол в растоптанный мел.
За полуосвещенными столиками еще есть люди, но все они уходят, уходят. Вот встали двое немолодых мужчин и с ними пожилая дама, они на одно лицо: это не кто иной, как близнецы, у них счастливые лица родных и спокойные движения, у них нет никаких скелетов в шкафах и долгов на душе.
Молодой человек с копной темных волос, в синем пиджаке с засученными рукавами, сидит один, что-то никак не обдумав и не решив. У него в карих глазах – мука и нерешенный вопрос, и решимость, и отчаяние, и отчаянная надежда. Видно, что серый чад тяжелых мыслей висит над его волнистой головой не первый день и не первый месяц. Он не смывается алкоголем, не рассеивается временем. Этот субъект - из тех, кого придется просить уйти потому, что заведение закрывается.
Одна сидит и блондинка лет около сорока, выглядящая моложе на десять лет, если не смотреть ей в глаза, чего-то ждет, и, убедившись, что это бесполезно, поднимает затекшее тело из кресла, роняет из сумочки клочок бумаги и уходит, не оглянувшись. Она еще достаточно стройна, у нее изящные ноги и руки, она неплохо выглядит, и если бы ей хоть намек на беспечную улыбку, она была бы очень привлекательна. Но теперь, несмотря на плотно сидящее элегантное платье, тщательно подобранные клипсы и колье поверх красивого декольте, несмотря на весь этот облик - хоть теперь на обложку журнала, от нее отводят глаза случайно взглянувшие на нее. Она уходит одна, за нею следует лишь шлейф стойких духов, она не видит, как позади нее по малахитовой столешнице пролегла длинная дорожка коричневого цвета: это вылился под стол остаток кофе из опрокинутой ею от толчка при резком вставании чашки, растекается путаными ленточками, пересекающимися полосками кофейная гуща. Линии судьбы. Магия Востока, молча что-то говорящая вслед.
Кто-то с черными усиками хищно смотрит вслед, незаметно подбираясь к упавшей под кресло записке. Может быть, она станет источником диких интриг и безоблачного благополучия нашедшего. А может быть, это только билет с оторванным корешком на прошедший концерт. Тогда тихая брань и разочарованная физиономия несостоявшегося шантажиста повеселит умного служителя, видящего все и вся в своих владениях. Сам он давно уже подобрал под столом мужское кольцо со скромным камушком в гербе с графскими коронами. Он знает, что всё нашедшее следует предоставить директору. Но ночь еще не кончилась, и как знать, может быть, он получит вознаграждение за находку из рук графа-растеряхи.
В переулках раздается перестрелка: логическое завершение вечера.
Вся эта долгая остросюжетная ночь мелькает одну-две минуты, пока я не очень далеко отошла от дверей с чашкой капуччино на вывеске, и уносится вместе с ветром.
Где-то должно-то быть так, как нарисовалось в этой картине. Где-то, когда-то…
Есть и другие кофейные миры, им еще будет место в дождевых струях поздней осени, в морозных клубах дыхания января, в облаках апрельских туманов. Где-то, когда-то…
16.10.2014
Из сборника "Мини"
