позади совсем туманно.
Жизнь течёт себе, течёт,
вытекает из стакана.
И не сжать его в руках,
вытекает жизнь из трещин.
Ночь прошла на каблуках
самой дальнею из женщин.
И твердит провинциал
над скопившеюся лужей
про разбившийся фиал,
про этиловую стужу.
Про огонь её твердит.
И, оправдывая слёзы,
пляшет, словно царь Давид,
за окном его берёза.
Чтобы выручить псалом
из житейской горькой каши,
входит чистый холод в дом,
и псалом приходит в кашель.
И ломается кошмар,
как обугленная спичка.
Наклонилась вместо шмар
над кроватью медсестричка.
