Да нет. Я сыт по горло. После ста
я бросил их считать. Черней паслёна
мой урожай. А, может, красота
манит меня? Но только ли миляжек
я брал с собой в траву или в сугроб?
Что, умница не согласиться? Ляжет,
чтоб описать потом всю пользу проб.
Любая дура, – перекрасься в рыжий –
имеет шанс. На год. Или на день.
Итак – чего я жду? Зачем я выжил?
Опять услышать робкое «раздень»,
и целовать девчоночьи ключицы?
Пресытиться и уползти в нору?
О боже мой, ну что должно случиться,
чтобы однажды рано поутру
единственная, та, которой нету
на этом свете, вдруг вошла ко мне?
Клянусь, приму за чистую монету,
возьмусь переписать всё, что вчерне
и впопыхах записано (не кровью,
а потом искушений и возни
под простынёй). Как птица на гнездовье,
уеду к морю. Стану знаменит.
И выйду в шторм. И лягу в левом галсе.
И о себе подумаю: кажись,
пришёл к себе, как в гости, – задержался
на долгую неправедную жизнь.
А может быть… когда-нибудь… случайно…
Мне шанс дадут. Последний. Призовой.
Там – трепет лета, запах розы чайной,
там блюдечко с кунжутною халвой.
И женщина раскладывает дольки
лимона в охлаждённое питье.
Там – женщина. А мне осталось только,
пока живой, – любить. Любить её.