Там, где фейерверк наложился на зодиак,
Как отпечаток пальца на твою кожу,
Как самый счастливый день на жизнь,
Нас заметило бестелое око Циклопа –
Остекленевшее небо
С крупинками то ли льдинок, то ли блёсток –
И обратилось в стоп-кадр,
Но мы не успели дернуть стоп-кран.
И теперь подснежники –
Будто гремучие колбы тысяч Везувиев –
Светлячками горят,
Закидывают невода с солнечными зайчиками
В тягучие, озимые туманы –
В полях мартовских, бесконечных,
Где мы давно уже ходим
На расстоянии вытянутой руки
Друг от друга
И чувствуем в своих объятиях друг друга,
Но из воздуха, а не из плоти,
И ждём, когда от нас отвернётся
Мир, мешающий нам видеть
И беречь друг друга,
А если дождёмся,
То станет священным
То, что всегда считалось бесстыжим,
И молния станет бить в одно дерево,
Ведь другого просто не будет,
И аисты нас наконец-то услышат.
И никто никогда,
Кроме наших детей,
Не узнает, как я люблю тебя,
Ведь даже чувства такого
Ещё не придумали небеса.
***
Мне снилось, что ты меня бросила,
И – бросила нехорошо.
Мне снилось, что жить мне до осени.
Хотелось немного ещё.
Мне снилось, что ты повела меня
В дурдом, чтобы больше не знать.
Мне снилось, что я, уже каменный,
Ищу тебя с неба глазами на…
на собственных похоронах.
Проснулся: и правда, что бросила.
И правда, что – нехорошо.
Прошу об одном лишь – чтоб осенью
Среди провожающих оземь иль…
иль тех, что за мной бегут – с косами,
Тебя я глазами нашёл.
ТЕОРИЯ ДЬЯВОЛЮЦИИ ДАРВИНА
Я помню день, когда был брошен невод
За сердцем в ледяной воде.
Был день восьмой. Не стало Евы –
Моей единственной… Но… где –
Та девочка, которую люблю я,
С которой были мы вдвоём,
Дарившая мне поцелуи
В любимом городе своём,
Та добрая и нежная, родная,
Отзывчивая, а ещё –
Которая ждала меня – не зная,
Что я её уже нашёл?
Я помню каждый миг, глаза-озёра,
Мечты, летящие на юг,
И девочку, мне ставшую – простором…
В тебе её не узнаю.
Я клялся Ей – навеки быть с Ней,
Но… не – тебе, и вот теперь
Уже, на склоне глупой жизни,
Я не ищу Её в тебе.
И нет теперь ни нежности, ни гнева…
Сбежавшую из-под венца
И лгущую направо и налево,
Что не мечтала – до конца,
Дрожащую, да так, что сводит зубы,
За репутацию свою,
Готовую вперёд идти по трупам
И обменявшую уют
На суету, на мегаполис тесный,
На яд воздушных купажей,
Предавшую меня так бесполезно, –
Не чувствую, и вот уже –
Верёвкой к горлу подступает
Бесцветная, как дым машин,
И никому не нужная, пустая,
Моя бессмысленная жизнь.
ПИСЬМО ВЫДОХА
Как мне сказать тебе о том,
что кроме счастья и боли
во мне уже ничего не осталось,
но счастье рвётся на свободу,
оно – воздух,
и только боль позволяет мне
сохранять форму человека,
оно – оболочка?
Что нет большего счастья,
чем принадлежать твоим лучам,
и нет большей боли,
чем знать, что твоя первая нежность
зародилась задолго до моего воскрешения?
Что твоё первое счастье принадлежит не нам,
что кликни тебя Прошлое –
и ты убежишь,
будь ты даже трижды обручена со мной?
Что моё первое, единственное и последнее счастье
принадлежит даже не нам, а – тебе?
Что я, глупый-глупый,
не могу из-за этого жить?
Что проще отпустить оболочку,
а не воздух?
Но воздух уйдёт и сам.
Воздух тянется к Воздуху.
Как объяснить тебе это
не держа за руку?
***
(в глухой обороне)
Душа – на ниточке,
Ума – пол-атома.
В кромешной пыточной
Гремят булатами.
Душе – скопытиться,
Уму – сколёситься,
А мне, провидица,
Бей в переносицу.
Служб бес-опасности
Тобою созданных –
С убогой праздностью
За мной – апостолы.
Все бизнес-бледи, и
Все – шляхи тайные:
Тысячелетия
Неурожайные.
Но как аукнется,
Так и откликнется.
Какие спутницы –
Такие рыцари.
Какие золушки –
Такие принцы, но –
Сидеть на колышке –
Не принцев принципы.
И человечества,
От дур уставшие,
Которым нет числа,
Смерть предпочтящие,
Совсем откажутся
От вида «женщина»…
Всё, что мне кажется,
В тебе – развенчано.
***
(вечная мужиковатость)
И я высвобождаю своё сердце,
И выжигаю всё, что можно выжечь,
И не бывает пусто свято место.
А где-то (где – не помню) по инерции
Невесты умирают, словно мыши,
Вид делая, что есть цена невестам.
Забыть, как – страшный сон, как – ветра кому,
Рудиментарного Христа, когда он
Убийцы тень. А остальное – к чёрту.
Цель такова, а кто там был... а кто был?..
Ведь гений - это только дважды даун.
Ведь если любишь – ты второго сорта.
Пародией на женственность – зверёны,
Неприкасаемых брахманов каста
Идёт сквозь смрад пустыни, идёт вброд и –
На подиум, без нимба, но с короной,
Вид делая, что лишь прогресс – наш пастырь,
Что ничего ещё не происходит.
И от любви до ненависти – миг лишь,
Не шаг, но только взмах ноги над плахой,
И вместо общей жизни – о погоде,
О том, к чему пришли, чего достигли…
Но я-то знаю, став почти монахом,
Что ничего уже не происходит.
***
Я Югославия. Я Будда.
Меня не видно и не слышно.
И став для жизни, как UFO,
Я буду садом незабудок
И море делать неподвижным,
И – успокаивать его.
Моей единственной не понят,
Извечной суженой не принят,
Не вхож в любимый окоём,
Я буду жить на небосклоне
Последней, тёмною святыней
И – исповедовать – Её.
Распотрошён прошедшей мимо,
Судьбой своею же отторгнут,
Я буду ждать повестку в ад.
Под Зодиака пантомимой
Я разрушаю сердца климат
И разрешаю – да! – на органы
Себя потом освежевать.
S.O.S.
Я посылаю в мир сигналы SOS.
Но мир молчит. Мир умер раньше.
В бесснежном поле колосок –
Один. На Землю всю – один.
И потому с тобою я един,
И потому мир сед, а не оранжев.
Мозг ищет выход. В тупиках,
Во тьме, что – кровью мироточит.
Но рыбака рыбак изглубока
Увидит, если он – один.
Мозг выбирает жизнь, жизнь во плоти.
Жизнь выбирает мозг, и – многоточие.
(И)М ПАТ
я в тебя превращаюсь, в тебя превращаюсь, в тебя.
сносит голову мне в этот миг и – метро в крематорий несётся.
арсеналы всех стран в меня целятся, и в унисон окропят –
хором огненным – дом мой. и череп не чашей – колодцем –
полигоном бездонным – научится быть, в этом грохоте – спать.
я в тебя превращаюсь, в тебя, таких Слов не придумали боги,
я Любовью – их всех превзошёл, и кощунственный этот – им – пат –
достиженье твоё и победа твоя, и моё естество, и истоки.
***
По небу ползут оригами.
На льдах лихорадок хомут.
Живёшь в гальванической яме,
Не нужен уже никому.
И дышишь, и мыслишь, готовый
Разрушить всю прежнюю жизнь.
Что жизнью своей арестован,
Что вера – твой личный фашист,
Ты знаешь, и это гестапо –
Что карцер в повторном раю,
Но некуда дальше – на запад
И не к кому больше – на юг.
И счастлив себя бы исправить,
И спрашиваешь – «Кем мне быть?»,
Но сотни роялей без клавиш
Тебя взяли в круг, как гробы.
В озимых мехах тяготенья
Ты ждёшь омертвения чувств,
Но молишься в этом паденьи
Единому в мире Врачу.
В какой обитаемой бездне
Со смертью ты счёты сведёшь,
Чтоб вновь в стратосфере исчезнуть
И к Ней совершить свой Падёж?
НА СВОЕЙ ОЛИМПИАДЕ
В жизни двух людей бывает время,
когда они становятся до неимоверного похожими,
и тогда они не знают,
сколько чужой крови прольётся там, где они целовались.
И все, кто на сцене,
замурованы в реликтовый янтарь,
а ты несёшь на руках то, что не можешь потерять,
и уже бежишь,
самый быстрый спринтер на своей олимпиаде,
и не замечаешь,
что самоё Мир растворяется на твоих руках в тот момент,
когда таранишь финишную ленточку.
Но она же оказывается и красной лентой,
и весь этот бег по кругу
стремишься обратить в обручальный космос,
потому что ты кроме космоса можешь создать,
если мира уже нет?
И каждая цикада – о тебе,
и никаких полнолуний за всю историю,
никаких маньяков в голове,
и если это не фестиваль, то что же тогда?
Любовь как стремление к андрогинности души,
андрогинность души как высшая благость,
высшая благость как мимикрия с Абсолютом…
Это и есть наш фестиваль.
Знак хаоса,
стрелки во все стороны, но внутрь,
как центростремительное тяготение,
и пусть осуждённое серебро вместо гальванического снега,
и понимаешь, что счастье вечно,
хотя призраки утверждают иное,
а когда комета упадёт на тебя
и станет твоим ядром,
ты сама станешь, как звезда, и ослепишь себя.
В жизни двух людей бывает время,
когда они становятся до неимоверного похожими,
и тогда за них решают,
с кем они будут в следующем перерождении.
А иллюминатор поезда,
(Самолёта? Спутника?)
вечно разделяющий бегущих,
вовсе не при чём.
В НАШЕМ СРЕДНЕВЕКОВЬЕ
Не пройдёт и нескольких кайнозойских сезонов,
не успею отпустить в небо ни одной пустельги,
я вернусь таиться
в ту стеклянную камеру обскура,
рядом с которой в другой такой же камере
таилась ты,
и дожидаться,
когда смогу дотронуться
до твоего сонного утреннего лица
своими руками.
Затем я буду сидеть на самом берегу моря,
которое всего раз за Вечность было неподвижным,
потому что спокойно было нам,
а ему было спокойно с нами,
и пойму, что никогда не покину его,
потому что люди меняются,
а оно остаётся нам в утешение,
заменой тем людям,
которых уже не узнать.
Потом я вернусь в тот день, когда
реки становились морями
и оттого мне было просто читать твои мысли,
прикоснувшись своим виском к твоему,
и потому никто-никто не поднимет голос
за оставленные на энной скамейке
энные солнечные очки.
И наконец, я промелькну мимо тебя
среди грохота ежей по тверди,
шума виноградной оторопи
и шёпота мыслителей,
но мне только на секунду покажется,
что я промелькнул,
а на самом деле мгновение остановилось
и я взял тебя за руку.
Я вернусь в это время
навсегда
из мира, из которого я,
как вампир,
выпил всю Любовь
ч-е-р-е-з-т-в-о-и-г-л-а-з-а,
и она сохнет во мне,
и мне некому подарить
её сухой остаток.
Я стану небесным телом
там, в нашем средневековье,
над построенной нами Землёй,
чтобы родиться твоим ребёнком.
___