Сосед был хороший, баба Вера с ним, когда в магазин ходила, всегда здоровалась. Не заливал никогда, и унитаз ни разу не забил. Пожил уже, конечно, так что пора бы и в последний путь.
На похоронах баба Вера сидела на почетном месте. Черный платочек – она всегда в нем, даже и на ночь не снимает. Глазки кругленькие, голубые, подвыцвели слегка. Душевная бабулечка, такие на каждых поминках есть.
Сидит, справа – внучка покойного, слева – сам управдом. Все внимание, конечно, ей, бабе Вере:
- Вера Ивановна, что ж Вы не едите, давайте, кушайте – огурчики вот маринованные, вот селедочка…
- Вера Ивановна, как друг покойного – первый тост! –кто-то из восьмиюродных племянников перепутал повод встречи – это ничего, это бывает.
- Что Вам, бабушка, положить? Картошечки? Во-от, пожалуйста, кушайте на здоровье!
Это всегда на похоронах с ней так. Хотя, конечно, может и поменьше, чем сегодня – все ж таки все знают, что Вера с покойничком дружбу водила.
Успела Вера и на кухне побывать, да еще и покомандовать – что да как делать: сколько рис для колива варить, на чем можно сэкономить, а на чем нельзя – заметят, стыдно будет. А то еще важно – с какой стороны нож, с какой – вилка. Варить борщ или нет? Уж она, Вера, все эти тонкости наизусть! Как молодежь-то ей была благодарна!
- Что бы мы без тебя делали, баба Вера! – так и говорили, ага.
А еще раньше, когда обмывали-одевали покойничка – так баба Вера вообще звездой была: никто ж, кроме нее и не знает, как правильно! Тут главное – быстро все делать – ведь остывает же усопший!
Да-а, понаходилась уж Вера, на все эти похороны, за свой-то век…
…Сначала сына похоронила, даже назвать не успела. Потом – почти сразу – доченьку родила и опять не усмотрела, заболела девочка, простыла или что – нам такие тонкости не понятны, а только отошла очень быстро. И годика не исполнилось, ничего врачи поделать не смогли. Мать с отцом Верины в один год сгорели, голодомор был. Сама она с мужем, сами не знали, как, выжили. А деток больше не было. Потом война… И мужа не стало. А после войны уже и век ее женский закончился, вместе с войной этой. Так вот и осталась одна.
Тогда вот, после войны и взяла она себе за привычку ходить городом все свободное время, чтобы одной дома с ума не сойти. Не могла привыкнуть одна сидеть. В войну – от страха – еще не думала, а как стало нечего бояться – тоска напала. Так что ходила по улицам до ночи, пока ноги от усталости подкашиваться не начинали – чтоб дома только бухнуться лицом в подушку и уснуть без снов и лишних мыслей.
А однажды гуляла она так, и пригуляла к подъезду, из которого как раз гроб выносили. Топлпища вокруг… Вера встала в сторонке – переждать, и сама не заметила, как оказалась в автобусе, катящемся за катафалком. Не кричать же: "Выпустите меня, я просто мимо шла!" – рассудила Вера. Вокруг плакали родственники – и Вера тоже начала хлюпать носом за компанию. На кладбище ее, приняв за одну из убитых горем родственниц, впихнула в шеренгу желающих проститься – и, наклонившись над открытым гробом, Вера успела рассмотреть лицо лежащего там военного, возрастом бывшего примерно как она сама. Форма и еще не успевшие полностью поседеть пышные усы, так сильно напомнили ей погибшего на войне мужа, что Вера в истерике свалилась на покойника и начала завывать, как выла ее бабка Параска:
- Ой-й, да на кого ж ты меня покину-ул… Ой-й-й, да как же я теперь без тебя-а-а…
Веру с трудом оттащили, и уже не было у нее никакой возможности избежать поминального ужина по абсолютно ей незнакомому покойнику, где узнала она, что был он человеком уважаемым, полковником, имел три ордена и восемь медалей, и что все эти люди – это его сослуживцы и дальние родственники, и что жена его умерла давно уже, а дочь во-он сидит, черненькая такая, да, вон та, лет двадцать, кудрявая… Дочь все косо поглядывала на неизвестно откуда взявшуюся, но явно убитую горем женщину… Видно было, так и хочет подойти да расспросить, кто такая – но сначала ее все отвлекали, то туда, то сюда – а там глядь – а женщина уже и ушла, пропала, как и не было ее...
Вернувшись после поминок вечером домой, Вера впервые за эти годы почувствовала себя счастливой. Одиночество отступило, и оказалось, что вполне еще можно жить.
Так она дальше и жила: от похорон к похоронам, от поминок к поминкам. Знакомых у нее было немного, умирали они редко. Поэтому обычно Вера, а потом уже и баба Вера, бродила по улицам, заглядывала в подъезды, пока не натыкалась на запах хвои и свежих досок, или на стайку венков "От скорбящих родственников", "От вечно помнящих коллег". Здесь она останавливалась и просто ждала, пока все соберутся. На гроб больше не бросалась, просто вела себя как дальняя родственница, зашедшая проститься из вежливости. Разговоры разговаривала вполголоса, головой понимающе кивала…
Хотя, конечно, иногда выпадала ей и особенная удача, когда умирал кто-то из знакомых. Тогда ведь можно не только на поминки прийти – дался ей этот ужин, она и не ест почти! Если умирал кто-то из знакомых, можно было прийти помогать обмывать покойника, потом обряжать еще нужно, еду готовить, да мало ли что! Она все умеет! Все обряды, все обычаи знает! Лишь бы позвали!
Конечно, лучше всего, когда знакомый не просто умирает, а умирает вечером… Тогда бы ее обязательно позвали ночь над покойником вместе с какой-нибудь бедной родственницей посидеть. Но пока что бабе Вере так не везло.
…Да, знакомых у бабы Веры мало – так что такого дня, как сегодня давно не случалось.
А ведь утро было – ничего особенного. Собиралась в молочный, да. Потом бы пришла – манку заварила, чаю… Потом что – ну, радио бы слушала. Другие, конечно, вяжут или пекут днями – для детей, внуков, чтоб гостинец был, когда те в гости нагрянут. Или по телефону разговаривают – опять же, у кого внуки какие, а еще как учителя несправедливо оценивают… А ей, бабе Вере, не для кого ни шить, ни вязать, ни пироги печь. Не с кем по телефону разговоры разговаривать, да и не о ком. Одна она.
…Хороший, в общем, день получился., грех жаловаться. Побольше бы таких.
...........................................................................
текст доработан с помощью Александра Клименка
