(Покрытая лаком дубовая палочка)
10 июня 1985 года.
Сергей сидел на корявом диване в отцовской гостиной. Взглянул на часы: девять вечера. Склонившись над маленьким столиком, пододвинул к себе тетрадку, резинку, взял в руки остро отточенный карандаш, привычно ткнул его в бумагу и быстро написал: «Сто дней около войны. Рассказ». Замысел был не очень прост. Военный моряк, офицер - подводник. Военпред на верфи. В боевых действиях участия не принимает. Его жизнь, психология. Не мог он пройти в сорок первом мимо войны, как ни крути: рушится мир вокруг, гибнут дети, женщины, старики… Ось военных гаваней: Одесса – Севастополь – Северный Кавказ. Как всё это положить на бумагу, как передать? Сергей набросал несколько страниц черновика. Нужно ещё подумать… Каким образом можно перегнать незаконченную подлодку из Одессы, которую вскоре сдадут врагу, в Севастополь и дальше – на Северный Кавказ.
Он набросал пару страниц черновика. Нужно ещё подумать. Положил карандаш. Эх, опять завтра тащиться в библиотеку Горького, где он вчера познакомился с Виолетой. Встал, вышел в прихожую, залез рукой в нагрудный карман пиджака и вынул аккуратно сложенный листочек бумаги, вернулся, набрал номер: «Извините, что поздно звоню. Как видите, тоже – не сплю. Давайте завтра съездим на пляж в Лузановку, а?»
21 июня1985 года.
Когда люди очень долго живут вместе, то чувствуют и понимают друг друга на расстоянии, примерно знают, что происходит с любимым или любимой. Где он или она могут находиться в данную минуту. Это делает мозг. Автоматически, даже не нужно задумываться. Просто – двигаться в подсказанном направлении.
Так и Люба. Прошло три месяца после ужасного и почти неожиданного ухода Сергея. Как-то поздно вечером Люба со своей подругой Викой отправились к Тане и Сёме – Серёжкиному дальнему родственнику. Их отцы были сводными братьями. Именно в этот проклятый вечер, Люба, сама не зная – почему, захотела зайти туда и отдать туфли, взятые на примерку. Таня, держа чайник в руке, открыла входную дверь. Подружки зашли в маленькую прихожую. Из гостиной слышался Сёмкин смех и чьи-то голоса. Люба выхватила у Тани их рук огненный чайник, тихо открыла скрипучую дверь, увидела за столом Сергея с какой-то блондой. Перед ними стояли пустые уже рюмки, тарелки с кусками торта и начатая бутылка коньяка. «Армянский пьёт, гад!» - отметила Люба. Она сделала шаг вперёд и громко сказала: «Ну что, идёшь домой, к детям своим? Или – чайку захотел?». Сорвала левой рукой крышку и швырнула чайник с кипятком в голову бывшему мужу. Ещё постояла секундочку, вся дрожа, повернулась на каблуках и медленно вышла в прихожую к столбом стоящим Вике и Тане. Подружки выскочили во двор.
- Ну, ты даёшь! Зачем - так, вы же расстались по-хорошему…
- По-хорошему? Гадина он, гадина! – кричала Люба. – Двое детей.…Такие девочки чудные…
Они выскочили на улицу. Там стояла зеленая семерка. Люба схватила валявшийся у чугунной решетки ворот кирпич и ударила им в лобовое стекло. Она била и била, и била кирпичом по стёклам, по капоту, по дверям, даже не замечая текущую по запястьям кровь. Заревела сигнализация.
Несчастная Вика, увидев, что по двору кто-то бежит, с трудом оттащила её в соседний подъезд, и они спрятались там, присев на корточки за стальной створкой ворот. И только в эту минуту она поняла, что у них была голубая семерка и что Сергей продал её за день до ухода.
И она заплакала.
30 июля1985 года
Плавился асфальт.
Вы знаете, люди, какая сумасшедшая жара бывает в Одессе в июле? Я расскажу вам. Огненное солнце – как в дымке. Мокрые люди: потные мужчины, в майках и хлопчатобумажных брюках, блестят оголенные руки молодых и красивых женщин – в сарафанах и босоножках. Многие из них даже не носят лифчики. И не потому что молоды, - жара. По расплавившемуся асфальту несутся крикливые лады, скромные запорожцы, среднего класса москвичи и наглые волги, обдавая вонючим бензиновым жаром и без того уставших от такой погоды людей. Машины срываются с места на светофоре, стараясь удрать от жары, но тут же жара останавливает их на следующем. Во всех машинах открыты окна, из которых несётся музыка. Из Жигулей – Бони-М и Челентано, из Волг – хрипит Высоцкий, из Запорожцев – Лещенко, а из Москвичей – Алла Пугачёва освежает всех своим айсбергом, выползающим из тумана. Кстати, о тумане в это время года можно только мечтать. Особенно тяжело приходится мужчинам в костюмах. Конечно, под пиджаком у них – бобочки с очень короткими рукавами, галстук – приспущен, ворот – расстегнут. Модные прически слегка примяты из-за парной сырости. Все мечтают поскорее добежать до бочки с квасом или до ближайшей очереди за газировкой.
Именно в такую ужасную погоду из своей лаборатории, что на углу Воровского и Свердлова, шел вверх по улице в сторону Центрального универмага, уставший от паханины в душной, тёмной лаборатории, без вытяжки и недоступного тогда кондиционера, мой хороший знакомый Сергей Александрович Королёв. На лице у него была узенькая полоска пластыря поверх почти зажившего ожога. Через левую руку он перекинул ненужный уже пиджак, в правой руке - полиэтиленовый кулёк с надписью: «I love N.Y.». Там была увесистая пачка только что снятых со стёкол свадебных фотографий, знаете, такого размера – 13 х 18. Но самая тяжелая ноша была у него в голове.
- Послушай, приятель, - говорил он себе с неприязнью, - ты, вообще, понимаешь, кто такая Виолета? Правильное решение – вычеркнуть её из своей жизни. Да-да, она умна, прекрасно разбирается в литературе и поэзии, но в то же самое время – просто дешевка. Как это может сочетаться – кто знает?
- А где твои глаза были раньше? Разве ты не видел, что она напивается чуть не каждый день? Помнишь, огнетушитель открыла в такси? И вообще, чего пристал к ней? Есть муж, которого никогда не оставит: он воспитал ее ребенка, родившегося еще до знакомства. Вот скажи, если бы после развода с тобой осталась дочь, ты женился, и твоя вторая жена станет ухаживать за ней, как за родной, оставишь ее когда-то? Уйдешь?
- Никогда. Я был бы по гроб обязан. Но там, ведь, нет любви.
- А с тобой – есть? Перестань, пожалуйста. Они намного моложе тебя, другое поколение, иное воспитание. Да, они гуляют. Спят вперемешку. Одной болячкой все болеют. Знаешь?
- М-да. Уж я-то знаю. За то и порвал.
- Жалеешь? Она, ведь, прекрасная любовница…
- Ни минуты не жалею. Мне 38 лет. Пора завести настоящую семью. Я дал себе слово, что гулять перестану. Женюсь, - глаз ни на кого не подниму. Всё сделаю, что жена захочет. Хватит!
Сергей Александрович прошел мимо универмага, повернул направо на улицу Ленина и боком втиснулся в узкую дверь фотографии, где работала его хорошая приятельница и прекрасный ретушер Лида.
- Привет, - сказал он, - что нового?
- Что-то срочное принёс? – спросила та, приподняв голову и глядя поверх очков. - Я за детей - яйца бы твои собственноручно отрезала! Люба – бог с ней. Мирно жить не можете, - катитесь вы оба, а детей жалко.
- Нетвогоумадело, кончай ныть, - ответил и улыбнулся.
- А пошёл ты!.. Придется мне найти тебе кого-то. Вон, - Вероника Петровна – такая же ненормальная, как и ты: «Нет любви, нет любви…» Познакомить? Свободная она случайно.
- Знаешь Лидка, она не в моем вкусе. Моложе немного, да и худая сильно.
- Тш-ш-ш. Она – в лабораторию зашла, услышать может. А ты ей точно нравишься, гад ползучий. И за что тебя девки любят? За бороду, что ли? Есть срочная работа – давай. Или - до завтра свистеть будем?
Срочной работы было всего несколько листов. Сергей отдал их Лиде и вышел покурить. В двух метрах от фотографии, под навесом овощного магазина знакомая всем продавщица Люда торговала бочковой селёдкой.
- Привет, как селёдочка, - хороша? – спросил он для поддержания разговора.
- Выгодная, - ответила та. – Сергей заинтересованно поднял брови. – Вот купишь ты пару селёдок, жена их почистить, помоеть, вымочить в молочке, нарежеть, выложить красиво на тарелку, лучком синеньким посыплеть, польёть постным маслицем, сварить картошечки – американки, котлеты, там, биточки состряпаеть. Придут вечером гости. Всё съедять, а селедка – останется!
- Понял, - расхохотался Сергей. Такой хорошей дурки он уже давно не слышал. Выбросил окурок в урну и вернулся в фотографию. – Привет, Вероника Петровна, сказал он сидевшей уже за столом девушке.
- Вот он - гад, единомышленник твой, буркнула Лидка, - Эх, спаровать бы вас – придурков…
Вы, люди, не обращайте внимания на Лидкины грубости. Она – близкий друг Сережкин, еще с тех пор, когда он на фотофабрике работать начал. Не дура. А друг – настоящий. В трудную минуту вашу, себя не пожалеет, всегда поможет, хоть днем, хоть ночью. А разговаривает грубовато, так это же – Одесса.
- Короче, дитё (она лет на десять старше), второго августа, в субботу, мы с Вероникой Петровной в гости к тебе придем, на квартиру, что снял, посмотреть. Стол накрой, паразит: две телки к тебе придут. На базар слетай. Кир хороший купи, вкусного чего!
Внимание, люди! Перевожу на русский:
Придурок - умный, интересный человек, обращение к близкому;
Паразит - приятель, хороший человек; слово – не обидное;
Тёлка - применяется только в сочетании «классная тёлка»; красивая молодая женщина;
Гад ползучий - друг; принятое обращение между близкими друзьями;
Вкусное чего - крестьянская колбаска, брынза, зелень, хрустящие огурчики, бурые помидоры и др.;
Кир хороший - шампанское или коньяк, не портвейн и не водка;
Обрезать яйца - наказать, поругать, сделать замечание;
Слетать - не забыть пойти куда-то, за чем-то.
2 августа 1985 года
- Ой, - сказала Лида, поднявшись с Вероникой Петровной к Сергею на третий этаж, - ой, совсем забыла. У Мариночки моей завтра дела серьёзные в политехе. Нет, как я могла, дура старая, забыть! Всё. Пока. Извините, дети, бегу, бегу, бегу…- и выскочила за дверь, оставив ошарашенных «детей» вдвоем.
Хотите, люди, верьте, хотите – нет, но Сергей Александрович не умел ухаживать за женщинами. В принципе, он был достаточно скромным в этих делах. Обычно женщины сами бросались на него, даже не подозревая по самоуверенности своей, как тяжело будет, когда он захочет расстаться с ними. Забыть его было действительно трудно. Я это слышал своими ушами от наших общих знакомых. Обычно они плакали: «Сол, скажи ему…», «Сол, неужели он не видит, не понимает…» и так далее. Эх, дела сердечные!
Ну, в общем, не знаю, что и как там получилось. Не мое дело. Серёжка вообще никогда никому ничего не рассказывал о своих подругах, даже - весьма случайных. Ни одной живой душе.
Знаю только, что была бессонная ночь, и был день, и были маленькие капельки пота на обезумевших, уставших телах. И была радость. И были те приглушенные восторженные крики, которые сделали человека царем природы. И было непередаваемое человеческими словами чувство обладания, проникновения и неизбежности счастья. И никогда не притупленная годами благодарность Лиде, «спаровавшей придурков». Напоите меня вином, освежите меня яблоками, люди, ибо показались тонкие, нежные ростки настоящей в будущем любви. Выростут ли они?
- Ничего себе, - сказала Верочка,- котик, я даже мечтать о таком не могла.
Давайте согласимся с ней. У меня нет ни малейшего повода ей не верить.
Несколько дней спустя. Маленький мужичок.
Вадюнька был свободным человеком. Маленьким, но свободным. Он стоял посреди комнаты, в майке и трусиках и улыбался. Час назад, когда гости еще не собирались уходить, он посмотрел внимательно в глаза новому в доме дяде и сказал: «Мама, пусть все уходят, а этот – останется».
И «этот» остался. Вадюнька был счастлив. До дяди Сережи никто, кроме мамочки, не разговаривал с ним как со взрослым. Он содрал с себя трусики и пробормотал:
- Не буду спать в трусах. ( Он вообще всегда спал голеньким.)
- Наш человек, - засмеялся Сергей, - ложишься спать?
- Сказку, сказку, пожалуйста. Я быстро усну.
Сереже не нужна была книжка. Он выпучил глаза, вытянул вперед губы и прошамкал: «Слушай, дурень, перестань есть хозяйскую герань». И уже другим – высоким и гнусавым голосом сам себе ответил: «Ты попробуй, очень вкусно. Словно лист жуёшь капустный».
И это была их первая встреча. Будущего отца с необыкновенным сыном.
Немного погодя, уже лежа в постели, растирая уставшее загорелое тело, Верочка сказала: «Котик, тебе нравится эта старинная кафельная печка? Там наверху есть место. Ты не хочешь остаться навсегда?»
Сергей задумался. Верочка, конечно, нравилась ему. Молодая, красивая, умная , очень рассудительная. Делала все, что он хотел. Даже когда он на последние деньги купил без ее согласия неимоверной стоимости комплект немецкой Лейки, с объективами, вспышкой и принадлежностями. Но любил ли он Верочку так, чтобы уж очень, что бы невозможно было жить и дышать без нее, не был уверен.
Он посмотрел на спящего такого чужого, но такого приятного мальчишку, улыбающегося во сне, на скромную мебель, коричневое пианино под стенкой, китайскую вазу на полу возле дивана, уродливое чучело орла на стене возле той самой печки, не по его вкусу обои с огромными цветами на бордовом фоне и подумал, что можно начать так, без большой любви. Чудесный пацан, которого он сделает своим сыном. А любовь – придет!
- Решено, ответил он и поцеловал Верочке руку. – Завтра переезжаю. И жить будем – прекрасно. Но, - до первой твоей измены.
- Да ладно, котик. Ты увидишь. Уж кто-кто, а я умею быть верной. И буду такой, как ты хочешь.
Через неделю он уехал в Киев поступать в техникум, на заочный. Ну, вы уже знаете об этом, люди. А расписались они тихонько в мае следующего года, Серёжка был в то время в Киеве, на первой сессии. Там накануне рванула Чернобыльская АЭС. Три – четыре раза в день мыли стены домов, крыши, мостовые и тротуары.
За день до свадьбы Сергей приехал утром в аэропорт. Подойти к кассе было практически невозможно: инвалиды и ветераны войны держали крепкую оборону, желая любой ценой купить билеты своим детям и внукам, отправить их в любой город, куда угодно, Лишь бы подальше от сильнейшей радиации. Оценив обстановку, Сергей зашел в бар и, обратившись к молоденькой работнице и вынув деньги, сказал: «У меня завтра утром – свадьба. Плачу двести. Улететь должен сегодня» (билет стоил пятнадцать рублей). Он улетел с первым же рейсом. При выходе на посадку плакали пожилые люди. Многие из них рвали в клочья партийные билеты. Это было 9 мая 1986 года, в День Победы.
Несмотря на протесты молодой жены: «Куда ты едешь? А если эта штука работать перестанет?», одиннадцатого мая в пустом самолете ЯК-40 он вернулся в Киев.
Не перестанет, Вероника Петровна, никогда не перестанет. Долго еще будешь вспоминать «эту штуку» и, возможно, никогда не прос…
Но об этом - как-нибудь в другой раз.
Сентябрь 1988 года
В первых числах сентября на их семью свалилось большое несчастье. Петюня уже больше недели был без сознания. Два – три раза в день приезжала скорая. Врачи разводили руками. В больницу его не брали: против старости лекарств нет. Все смирились с неизбежным. Бабэна уже оплакала своё. Верочка вернулась к тренировкам. Сергей каждый день перед работой прилетал на такси с дачи, которую они снимали на двенадцатой станции Фонтана, прямо над морем, чтобы посидеть с умирающим и дать Бабэне хоть пару часов поспать.
Привычно сделав укол анальгина, врач со скорой тихо сказал: «Всё. Сегодня его последний день. Извините». И вышел.
Через несколько минут, на глазах у обалдевшего Сергея, Петюня резко встал, подошел к трюмо, взял электробритву, аккуратно побрился, удовлетворенно посмотрел на себя в зеркало и крикнул: «Мура, я голодный. Рыбки давай!». Сережка посмотрел на часы: «Петюня, поехали к нам на дачу. Пусть бабэна поспит. Сейчас только семь. Там и покушаешь».
Они стояли на краю обрыва и смотрели на восход солнца. Три мужика. Петюня, Сергей и маленький Вадюнька, с пистолетиком за поясом и деревянным ружьишком в руках. Петя опирался на покрытую коричневым лаком дубовую палочку. Серега дымил сигаретой.
- Ты знаешь, Серёга, еще совсем недавно, всего пару лет назад я сбегал здесь вниз, к морю. Теперь я даже по лестнице не спущусь. Сил нет. Я знаю, что через пару недель умру. Никогда не оставляй Верочку и Вадюньку. Обещаешь? Я никогда раньше не говорил.… Уважаю тебя очень. С первой минуты. Ты – настоящий отец моему внуку.… И ты – такой человек…
Вадим прижался к отцу и заплакал: «Петюня, зачем?»
Петюня умер через две недели. Четверо парней без труда подняли и вынесли на улицу легкий гроб с его телом. Это были мой хороший знакомый Сергей Королёв, Костя – Валин муж, какой-то белобрысый высокий парень, друг Кости. Четвертым был здоровенный спортивного вида сосед Витя, лет тридцати, которого Петюня поколотил год назад своей палочкой за то, что тот оскорбил женщину, проходившую мимо скамейки у ворот, где они сидели. Белобрысого парня Сергей не знал и никогда раньше не видел. Мы тоже – никогда больше его не увидим. Звали его Юрой. Юрик Белов.
Вадюнька на втором этаже вырвался из цепких рук бабушки Клавы. Он выскочил на балкон с двумя пистолетиками в руках и закричал: «Салют, Петюня!».
На поминках Витя подошел к Бабэне и шепотом спросил: «Мария Ивановна, можно я себе на память возьму что-то?».
И он показал рукой на одиноко стоящую в углу, рядом с прикрытым зеркалом покрытую коричневым лаком дубовую палочку.