терзала мамин слух, разыгрывая гаммы,
и никогда, никак в есенинских стихах
не видела меня, задиру-хулигана.
Я был тебе противен, как последний гад,
но иногда вдруг вспыхивал твой взгляд украдкой,
когда я в драку лез… И синякам был рад.
Но в доме вашем не должно быть беспорядка.
А ты взрослела незаметно, расцвела…
Мы как-то всё не врозь, не вместе – вольны птицы.
Помолвка… а жених – так, прыщик при делах.
Стемнело, я тихонько: «Ань, пора проститься…»
В пьянящих трав костёр – обломки чистых клятв,
и тело гибкое – в руках моих, всё ближе,
и жжёт твой ожидающе-тягучий взгляд,
а губы шепчут, приближаясь: «Ненавижу…»
С тех пор минули скоротечно двадцать лет,
бездумно жизнь транжирил, годы – поминутно.
И, думаю, в меня твой сын – бретёр, поэт…
«Куда ж ты прёшь!.. О матерь божья… Ты, Анюта!»
Не слышу – но в глазах читаю: «Как ты мог…» -
и оседает пыль случайных встреч, интрижек.
Закован и объят сплетеньем рук и ног,
до капли выжат – умер… Шёпот: «Ненавижу…»
Седое время, не спеша, придёт в Монтрё
и позовёт меня к тебе. На трость нанижет
листы узорных одиночеств – и порвёт.
Почти забытый взгляд – и шелест: «Ненавижу…»
08-09.07.2012
