Медный крестик сжав в руке,
Там на корточках трусиха
Часто дышит в уголке.
Только слух едва укажет
На пол звука лишь намёк –
По спине со вкусом жажды
Холодка струит песок.
А по стенам шарят тени,
Догорит вот-вот свеча,
Силуэты злых растений
В окна сучьями стучат.
А хозяина всё нету,
А девчушке всё страшней.
Нехорошие приметы
О беде пророчат ей.
Страшно так, что не слезятся
Даже глазок светлячки,
Даже пальчики боятся,
Крепко сжавшись в кулачки.
Где же ты, лесник бывалый?
Может, в лесе заплутал?
Или, выходив немало,
У реки заночевал?
Может, у кумы в посёлке
Ты напился и уснул?
Только б не загрызли волки,
Только б ты не утонул.
Где же ходишь ты без страха
Тёмной ночью по лесам?
Ох, соскучилась бедняга
По твоим густым усам,
По огромным сапожищам
Да по кашлю от махры,
По мозолистым ручищам,
Что боятся комары;
По извилистым морщинам,
По озёрам синих глаз…
Что же думать, в чём причина?
Ведь уже четвёртый час!
Где же ты, лесной смотритель,
Каждой живности знаток,
Полуграмотный учитель,
Слабовидящий стрелок?
Без тебя так одиноко,
Словно в траурной тоске.
В чёрном небе лунным рогом
Жизнь висит на волоске.
Жизнь висит на паутинке,
Паутинка обрыва…
В предрассветной синей дымке
Тяжелеет голова.
Спит на корточках трусиха,
Кулачки свои разжав.
Сон – как тёплая зайчиха
С доброй колкостью ежа.
Но не всем сегодня спится,
Рано встал коварный враг.
Вдруг в избушку входят фрицы:
«Guten Morgen! Guten Tag!
Ничего не понимая,
Испугаться не успев,
Она встала, как немая,
В тот же миг остолбенев.
Три верзилы в камуфляже,
Три противнейших из рож
В полупьяном диком раже
Всё хохочут – не уймёшь.
«Kleines Mädchen, яйко, сало,
Папка, мамка где? Пух-пух!»
И девчушка зарыдала
За всю жизнь впервые вслух.
В этом плаче от бессилья
Было всё: обрывки слов,
Переломанные крылья,
Причитанья русских вдов,
Были выжженные нивы
И порезы ото льда,
Рваные галопом гривы
И болотная вода,
Были змеи под камнями
И кровавые бинты,
Грай ворон над куполами
И разбитые мосты,
Было месиво распутиц,
Жуткий вой железных ос,
Ощетинившихся улиц
Голодающий мороз.
В этом плаче были слёзы,
Словно камни тяжелы,
Словно плакали берёзы,
С горя разодрав стволы.
А фашисты хохотали,
Ржавой брызгая слюной,
Шоколад в лицо совали,
Предовольные собой.
Сколько этот шабаш длился, –
Кажется, что целый век.
Будто бесом обратился
В одночасье человек.
Будто всё нечеловечье
Разом вышло из него,
Разрушая и калеча,
Убивая самого.
Вдруг, как будто свежий ветер
Дверь в избушку распахнул.
С криком «сукины вы дети!»
Из двустволки дед пальнул!
Выстрел! Выстрел! В синем дыме –
Стон, паденье, тишина…
Смерти две, а между ними –
Страх, решимость и война.
Девочка, старик и немец –
Больше в мире никого.
Взглядами как будто целясь,
Каждый видит своего.
Миг, другой – и с криком зверя,
С мощью буйного быка,
В силу молодости веря,
Немец впился в старика.
И нашла коса на камень,
Свет на тьму, огонь на лёд!..
Кто-то пусть и будет ранен,
Но один сейчас умрёт!
И не будет здесь пощады,
Ни прощенья, ни вины.
Лишь убить, чтоб выжить, надо –
Вот закон любой войны!
Два врага в борьбе сцепились
Мёртвой хваткой рук и ног,
Дверь с петель – и покатились
В лязге вёдер за порог.
Перекошенные лица,
Тужный хрип, кипящий пот…
Снова сверху тело фрица,
Снова дед реванш берёт.
Но куда с такой детиной
Старику-то совладать!
И кинжал у немца длинный,
И не время умирать!..
Духу нет, в глазах темнеет –
Душит немец старика,
И предательски слабеет
Стариковская рука.
Вот сверкает сталь кинжала!
Ближе, ближе до беды.
Ах, как больно входит жало
В шею возле бороды.
Ах, каким ручьём горячим
Кровь течёт за воротник!
Не поймал-таки удачу
Этим утром наш старик.
Вкус во рту солёно-сладкий,
Сверлит взглядом смерть в упор.
Только кто это над схваткой
Роковой занёс топор?
Дед едва шепнул: «Танюша…»
Оглянулся фриц: «Мein Gott!»
И топор всю мощь обрушил
На него с истошным «Вот!»
Немец выгнулся и сдулся,
Судороге долг отдав,
С топором в спине качнулся
И упал в объятья трав.
Ранний час. На фоне лета,
С островком седых волос,
На лесной границе где-то,
В пересохших руслах слёз,
Распростившаяся с детством,
Пропустившая рассвет,
Как дражайшее наследство,
Держит девочка кисет.
Ей забыть теперь едва ли,
Как у деда в схватке той
Леденцами выпадали
Её страхи чередой.
Она будет помнить деда
И закон усвоит впредь,
Что не знать тому победы,
Кто боится умереть.
Деда в лоб целует бледный
И, прикусывая грусть,
Тихо шепчет в крестик медный:
«Всё равно я так боюсь».
Ворон сел на топорище,
Пир почуяв под собой.
Впереди – сражений тыщи,
Это был лишь первый бой.
Вот летят на свет востока
Сотни свастиковых птиц,
Но лежит уж под осокой
Её первый мёртвый фриц.