В провисших ожерельях фонарей,
Усталый, тихий и опустошённый,
Каток улёгся спать на пустыре.
Нападался народ, нахохотался,
Наделал шишек, ссадин, синяков,
Наговорился, надивился, накатался,
Помалу поредел – и был таков.
Все разошлись: кто к женщине, кто к водке,
По семьям, по бездельям, по делам.
Моргают сытые стоглазые высотки
До звёзд проеденным холодным небесам.
Мороженная скибка лунной дыни
Лежит на чёрном пляже декабря,
И сладким кажущийся на деревьях иней,
В зашторенные окна смотрит зря.
А там, за окнами, постели и постельки
Уже в дурман окутал сладкий сон,
И сушатся на батареях тёплых стельки,
И вновь не спать будильник обречён.
Мир сдался ночи длинной и морозной.
В календаре листом загнулся страх.
Вот-вот немой палач рукою грозной
Сведёт, как ножницы, две стрелки на часах.
Но где-то там, черней собой, чем уголь,
Бездомный пёс, с походкой знатока,
Вынюхивать пол ночи будет угол
По всей округлости периметра катка.