Луна набрала полную силу, утвердилась прямо над царским дворцом. Начало осени, люди все по избам, на улице ночевать уже зябко. Домовому всё это на руку: никого, и беды нет, что показался. Дрыгает себе ножками, отряхивает грязь с лапотков, да через двор напрямую в крайнюю избу вострит, сон ребяческий волочит с собой в котомке. Вроде кошки он, анчутка-то, махонький, только статью - человечек, и волосом длинным зарос.
Сны ребятишкам насобирать можно только за околицей, в чистом поле или у речки. Пока царёв дворец обойдёшь, да и так, срубами вокруг целый посад, а ходить надо. В крайней избе, куда бёг анчутка, младенец Ефремка ждёт, любимчик домового. Лежит себе целыми днями, мамку до дна выдаивает, да пузыри слюнями пускает. Анчутка всё рядом крутится, потому как Ефрем на великое дело рождён - тайным знанием ведать, правду людям сказывать, и нечисть в обиду не давать. Кощунствовать, словом. На то у него особые приметы, только домовой их и знает. Анисья, мать-то, дивовалась - знамо ли, чтоб с таким капошным покой был. Поест да спит, не ворохнется, а если крик подымет, так не зря, значит, гляди, мамка, опять тебе дело!
То всё анчуткины хлопоты, он для снов младеню и небушко синее, и ветер весенний приносил, и пузико гладил, если пучило. Один раз только Анисья домового увидала, когда проснулась нежданно. Тот с Ефремкиной зыбки кубарем, и за чугунком на лавке схоронился. Не надо человеку домового видеть без причины.
Анисья - солдатка, Влас, муж её, в Преображенском полку лямку тянет. Приходил на побывку, конечно, да реденько, и то все больше как тать, если убечь на часик из казармы сумеет. Так вот Ефремку и родили.
У Анисьи всегда заезжий люд на постое, тем и живет. Богомольцы, работники, купцы бывают. Всю ораву пока накормит, обстирает - и день прошёл. Гладенько житьё катилось, пока не случился в нахлебниках старикашка один. К зыбке чего-то полез, навроде как мальца позабавить. Трясет бородой, бормочет. Анисья подошла молча, взяла от греха Ефремку на руки, давай тетешкать. Старикан глянул искоса, бабу аж пот прошиб - змеиный глаз, страшенный, люди так не смотрят.
Ночью анчутка вдоль стеночки опять к Ефремке. Чуть не дошёл, нахлебник помешал. Башку поднял, огляделся (не спал, что ли?), тихонько с полатей слез, и к Ефрему. Встал свечечкой, полный круг рукой очертил перед собой, и давай ведьмин навет начитывать:
- ..рюень возьмёт дитяти живот, год, год, иди в оборот...
Отчитал, на полати опять залез.
Домовой за печью трясётся, ум за разум заходит. Колдуна проглядел!!! Кощуны ихнему колдовскому делу шибко вредят, всякую кривду, навет ли, на чистую воду выводят. Стало быть, смертный наговор на Ефрема теперь. И помереть ему наговорёно в Новый Год, на рюень, в первый месяц осенний.
Анчутка в подклеть к соседям, башку курице отвернул, и на улицу поволок. Скоро в Тайной Канцелярии очутился, у родственника. Тот рад угощению, а пуще того новости рад, что кощун у них появился. Долго шушукались, потом котелок с проклятым золотишком в углу раскопали. Анчутка две горсти унес, да колдуну в суму высыпал.
На другой день старик с этим золотишком ушел, да и не вернулся боле. Шибкое проклятие на этом золоте, не след его людям давать. Да только извести колдуна - средство верное. Вскорости он за казнокрадство у государя в Канцелярии, в подвале, и сгинул.
А эти двое в ту же ночь в царские палаты, в опочивальню попасть умудрились. Там свой анчутка. Шибко царь Пётр нерусей привечал, и невесту себе взял с неметчины. Этот домовой с ней и приехал. Хоть и важен, и лопочет как басурманин, а только нашим в беде помочь пообещал. Мол, строг герр Питер, но есть надежда - фрау Питера. Ближе к утру мешок со сном приготовил, тащит, озирается. Дело привычное, мышиными ходами добрался к государыне, всё как надо сделал, нечисть.
***
- Ах, Петруша, помни, что ты мне обещал! Я оччень беспокойна этими снами. Ваши варварские осенние праздники принесут большую беду, вот что мне оччень снитцца..
***
Ранним декабрьским утром Петр скорым шагом шёл по дворцу, грыз черный ус, ухмылялся довольно:
- Горрразда ноги задирать, ух, бес, а не баба! Што там, бишь.. Бояр да попов в укорот, по Европе жить надоть! Нонче же указу быть!
***
Царь в мундире баталера, в яростном, праздничном азарте мечется среди пушек. Глохнет от выстрелов, хохочет, распинывает картузы с порохом и бомбардиров, а в январском небе цветут и цветут диковинные узоры фейерверка. И хмель Петра не берёт, и две ночи бессонные - Новый Год на Руси учинил, и празднику сему быть непременно!
Ушла последняя малая шутиха, потихоньку расходился дым над батареей. Царь огляделся, увидал за чисткой старательного солдатика, весело и свирепо ухватил за грудки:
- Кто таков?
- Влас...
- Гуляй, Влас, пущай каторжане чистят! Гуляй, баталер тебе приказал!
Влас во фрунт вытянулся, честь отдал, и побёг.
Побёг к Анисье с Ефремкой. Не от кого-то - от самого царя праздник причтелся!
***
Сидит анчутка за печью, до праздников и гуляний дела мало. Знает только, что от перемены времён навет над Ефремом расскочился, как пузырь водный. Вырастет, человечище!
Анчутка - всякая нечисть
Капошный - маленький, с каплю
Тать - вор
Зыбка - люлька
Рюень - сентябрь
Причтелся - произошёл случайно.
© Нильс-ойка