Рассказ.
Меня его звонок не особо удивил, но воспоминания всколыхнулись, я даже подумал, что, может, мне опять что-нибудь перепадет?
Перспектива на мгновение развернулась передо мной огромным красным полотнищем, но тотчас все это поглотилось осознанием стартовых позиций - ведь он меня выгнал, - выгнал, как выгоняет барин работника, который своей еловой рожей глаза намозолил.
Но какие метаморфозы выбрасывает жизнь - как коленца пьяный танцор - сам звонит и просит. Каково? Кто бы мог предположить?
Помнится, я забегал по комнате, забарахтался, как заведенная механическая игрушка: утенок, барашек, квочка, наконец. Но раздумья поостудили мой пыл.
Ведь дело касалось его лично, значит, окружающим надо поостеречься – привлечет, а это - как оказаться с голодной крысой в заваленном бункере во время ядерной войны, все равно, рано или поздно, начнет выгрызать у тебя внутренности. Делами, которые лично его не касались, он не занимался никогда – для него их просто не существовало.
Он позвонил, как обычно делал раньше, поздно ночью и пожаловался в своей безапелляционной манере, но с появившимися жалобными нотками, что Эдуард, его спонсор, разрушил фирму, выгнал его на улицу - голодать и погибать, как бездомную собаку.
- Представляешь, Ваня, забрал ключи от офиса, сейфа. Сменил охрану и никого без его личного разрешения не пускает! А на фирме мои личные деньги в сейфе лежат.
- Много? – спросил я.
- Много, тебе бы хватило! – ответил Гена и заплакал в трубку.
Истерик чертов! Что я, друг ему? В ненужные подробности меня посвящает и такие концерты устраивает.
Можно подумать, что кто-то будет давать деньги на развитие фирмы и смотреть, как генеральный директор неделями откисает в саунах, не появляясь в главном офисе? Ясно, что Эдуард официально выгнал его за прогулы, а неофициально – потребовал отчет о деньгах, которых, кто бы сомневался, уже давно нет! Ведь фирма не приносит прибыли который год! Порядочный человек этот Эдуард, хотя мне не нравится - весь какой-то деловой, и все по пустякам, например: в его присутствии никто не должен разговаривать. Но я - то знаю, что он жулик и депутат из городского совета, наворовавший себе состояние и ищущий, куда бы эти деньги вложить, чтобы прибыль приносили, а не превращались в серую засиженную мухами труху.
А как славно было! Если закрыть глаза на это Эдуардовское показное чистоплюйство, то все было просто классно! Ведь и мне кое-что перепадало.
Я понял, что у Гены начался какой-то психоз, который возникает у голодной собаки, когда у той отбирают жирный дежурный мосол, к которому она так привыкла. Она с ужасом осознает, что не представляет, как будет жить без него – этого дежурного мосла. И когда дверь, из которой ежедневно ей выбрасывали истекающую желтоватым жиром аппетитную костомаху, закрывается навсегда, в мозгу животного пульсирует только одна мысль – где же теперь найти такую дверь, чтобы так же ежедневно открывалась и оттуда выбрасывали, для начала, ну хотя бы косточку?
- У тебя нет человека, чтобы профинансировал мои изыскания? – ныл он сквозь всхлипывания, - мы уже подошли к завершению! Теперь отбивка пойдет – поверь мне.
- А сколько тебе надо? – машинально ответил я, ощущая душевный подъем от того, что работодатель (или кто он мне?) меня не просто просит, а умоляет. Это ж надо, – какое счастье!
- Ну, миллион зеленых до конца года, - потом дежурная пауза для осознания величия его замыслов, - и ты будешь иметь, найдешь деньги – приезжай! - добавляет он уже другим тоном, будто ему в затылок затравленно дышат смрадным дыханием преследователи.
Я сразу подумал о тех возрастных «качках» из банка, которые ходят сбрасывать вес в наш спортзал и «пучиться», как на дефиле, друг перед другом. Но, если просить их поучаствовать в теме, зная заранее, что их кидают, кидают изначально, и в конце бесповоротно, то нужно иметь окопчик, где потом отсидеться. А что, если из этой серии мне удастся выкроить на квартирку в столице, и пусть тогда меня ищут – я ведь не буду перед банкирами ходить с табличкой на груди, указывающей мой адресок. Да и подписывать ничего не буду, мое дело, как у сутенера – просто свести и получить свое.
Он что-то говорил, а я задумался.
Мы встретились с Геной как в глупом анекдоте – два от рождения чокнутых, к кому же избитых, пьяных, и попавших в эту ситуацию, будучи явно не в своем уме.
Я сидел в баре и до сих пор не могу понять, почему этот парень с лицом откормленного кабана так обиделся на мою реплику – «что, мужик, сумо занимаешься?» Правда, я видимо, не смог скрыть своей неприязни ко всей их теплой компании – они сидели в кафе, несколько молодых парней, с красивыми девушками, сделали роскошный заказ, и по всему было видно, что все у них хорошо, что все у них есть и они наслаждаются жизнью.
Не то что я – человек, имеющий высшее образование, но не устроившийся на работу по специальности, (а кто будет работать по специальности за копейки?) и, чтобы не травмировать любимую мамочку, приносящий ей деньги за дежурства ночным сторожем в спортивном зале.
За какие такие доблести у них все есть, а у меня ничего? И меня переполнила чаша негодования от вселенской несправедливости.
Кому не станет горько, и тут еще этот мордастый, со свинячьей мордой: мол, огонька не найдется?
Он еще и курит, получается, мало ему красивых девушек и ломящегося от богатого заказа стола! Нет, так еще и закурить ему подавай! И так вольготно себя ведет – обращается ко мне с соседнего стола. Посмотрел бы, что я могу себе позволить только пиво – я так и сидел с жалкой облизанной мной кружкой пива и все ждал – может, к столу позовут.
Нет, конечно, я могу себе позволить такое, что ого-го, да платить нечем!
- Так огонька не найдется? – переспросил этот белобрысый с вздрагивающими щеками.
- Что, морда! Такую ряху наел! – сказал я, как мне показалось, ласково, - сумо, что- ли занимаешься? Гад, – и улыбнулся.
И тут он мне врезал. Да, ни слова не говоря, ударил кулаком в лицо, и я стал ощущать «радость» свободного полета.
Кто поймет это быдло? И за что? Все у них не по-людски – шуток они, видите ли, не понимают – хозяева жизни, черт бы их побрал!
Говорят, что настоящий спортсмен бьет так, что у человека отключают в голове свет, и он остается полумертвый на месте.
Слава Господу, этот мордастый сумо не занимался, потому что его удар был просто энергичный толчок, и я даже смог во время полета как следует подумать, что лучше бы мне унести отсюда ноги, а за пиво пусть этот сумоист заплатит, раз посмел меня ударить.
Поэтому, приземляясь, я тут же включил заднюю передачу и под шумок переполоха улизнул из бара и бежал сквозь густые кусты парка, радуясь, что меня никто не преследует. А то, как бы я за разлитое пиво и разбитые кружки заплатил?
Лицо у меня горело и отекло под левым глазом так, что обзор с той стороны значительно сузился.
И тут-то все и произошло – с главной улицы в парк, что неподалеку от проспекта Острякова, свернула иномарка и медленно, как умирающее животное стала застревать в кустах и траве.
Нужно отметить, что свернула автомашина как-то странно, не характерным поступательным движением, словно за рулем находился пьяный водитель.
Я стол в кустах, готовый в тот вечер ко всему, и тут, будто в замедленной съемке, машина последний раз дернулась и заглохла, медленно, мне показалось, как в страшных фильмах – со скрипом, отворилась дверь, и из салона вывалился прямо на траву человек. Я сразу отметил, что брюки у него из дорогой ткани.
Я, не знаю зачем, осмотрелся по сторонам и никого не увидел.
Мы были одни – я, иномарка и вывалившийся из нее человек.
Подошел к упавшему и стал его поднимать.
Причину такого состояния Геннадий, а это был он, потом пересказывал не одну сотню раз. И я могу представить с достаточной степенью вероятности, как это было на самом деле. В оценках и формулировках я не буду обтекаем после всего, что между мной и им произошло.
Гена набрал кредитных денег у частных лиц - и деньги исчезли. Как сейчас я знаю – обычное для Гены дело. Что обещал - не поставил, не выполнил, не исполнил. А снова и снова просил денег на раскрутку. Это надоело кредиторам, и они наняли отчаянных ребят, которые долго его уговаривали вернуть деньги, потом побили, а под конец просто напились, и в этот момент Гена, проявляя завидную сноровку, влил им в водку клофелин, потом утащил у заснувших ключи и документы в свою иномарку. И вот он приехал пьяный из соседнего города, спасшись от бандитов, и надо же - прямо передо мной силы оставили его, и Гена вывалился из машины.
Потом я посадил Гену на сидение, сел за руль иномарки и привез его в свой спортзал и уложил в подсобке отдыхать – все равно ни ему куда-то идти, ни мне его где-то, кроме спортзала, устраивать возможности не было.
Утром он умылся, потом осмотрелся, осознал себя, оценил ситуацию и после всего этого выдал мне обильные слезы благодарности и пригласил с собой в этот город, рядом со столицей, в котором и стал раскручивать фирму по оказанию услуг мобильной связи.
Так я оказался при нем.
Я представил его, увидел в лучшие времена, как он пьяный сидит за компьютером в кабинете генерального директора и правит своей маленькой империей.
Он средних лет, крупный, имеет животик, голубоглазый, с розоватой, как у молодого поросенка, кожей в крупных порах, голова покрыта жидкими коротко стриженными сероватыми волосами, а на лице выражение, будто он только что пукнул и ему за это очень стыдно, ну, места не может себе от стыда найти. Хотя я знаю – ему никогда не стыдно, никогда и ни за что!
Снуют рабы – бывшие сослуживцы, товарищи - собутыльники - «шестерки», и прислуга – как он говорит: « прочий хлам»!
Секретарша, надо отметить – очередная, так часто меняются, обычно, в короткой юбке и с яркой косметикой, работает в режиме официантки - ждет, когда ее куда-нибудь пригласят после работы.
В приемной куняет водитель Паша, маленький, толстенький и вредный человечек, ждет команды.
- Что такое интенция? - спрашивает Гена и смотрит на присутствующих с надменным выражением на лице.
Я знаю, что такое интенция, но присутствующие округлят глаза и качают отрицательно своими головами, будто он начал изъясняться на суахили или фарси, потом он будет произносить другие слова к месту и не к месту и посматривать, какое впечатление они произвели.
Позже выпьет коньяку, крякнет и громко провозгласит, что его продукт лучший в мире и, если считать по инновациям, то его фирма лучшая в мире, просто этого никто не понимает. А что Эдуард к нему придирается, так он дурак, и ничего не понимает, осталось вложить совсем немного - несколько миллионов, и все – победа в кармане, монополия в международной связи, и сиди и подсчитывай баснословные барыши.
- Ну, дурак Эдуард, что тут сделаешь, - говорит вдохновленный Гена, - ничего, мы скоро сами все организуем и без него. Вот найдем спонсоров, и процесс пойдет лучше прежнего.
Потом будет дана команда, и всех повезут в сауну.
Меня тоже.
Он давал команду водителю Паше.
По телефону тот вызывает, как он говорит, девочек, и к нашему приезду все готово: и парильное помещение, и засерверованный стол, и девочки, тела которых обмотаны белыми простынями.
В парильное помещение он не заходит – у него болят ноги. Стоило ему быстрым шагом пройти метров двадцать или чуть больше, как ноги сами останавливались, будто из них гигантские, невидимые пиявки высосали всю кровь. Он застывал с выражением боли на лице, не в состоянии двинуться с места.
В сауне Гена пил, курил, глумливо улыбался и высматривал кого-нибудь из тех, чьи корпуса были обмотаны белыми простынями.
После сауны все ринутся в снятую Геной для меня квартиру. Я сидел в этой снятой им квартире целыми днями, ожидая обещанной работы.
Но вскоре он мне сказал, что будет платить мне зарплату, и я буду как особый порученец. Вроде доверенного лица. Это значит ничего не делать, быть под рукой и выполнять все его прихоти, по-простому, по-русски: «шестерить», «шестерить», «шестерить». Видимо, ему так надо, а мне что?
Он после сауны или по вечерам приходил со своими работниками - бывшими товарищами-сослуживцами, которые вслед за ним приволоклись в этот крупный населенный центр и сидели на должностях в его фирме, выполняли любое его приказание и ждали команды – приступить к отдыху. А это значит, принимать участие в массовке, в которой, среди прочего, десяток нанятых проституток и выпивохи, занимающие ответственные должности в офисах корпоративных клиентов: крупных фирм, аэропортов, управлении железной дороги и прочие, которые и помогали ему за «отстежки» получать заказы. Всю эту ораву он тащил на квартиру, которую снял для меня. И начиналось.
Главным моментом рано или поздно была гитара, которую он таскал за собой в багажнике своего ВМВ. Гена орал песни сам или аккомпанировал кому-либо. Играл как лидер, забивая поющего, но всегда перфоманс заканчивался одинаково - просил проституток ответить на один и тот же вопрос:
– Ну как?
Проститутки знали правила игры, отвечали, что они никогда не встречали такого гениального исполнителя.
Тогда Гена рдел от счастья и восторженно отвечал, что они молодцы, раз настоящую музыку понимают настолько глубоко, и уходил, воодушевленный, с кем-нибудь из них в соседнюю комнату, при этом брал женщину за холку, как собачонку или кошку, пока та энергично терла ладонями лицо.
Я ему сказал вскоре, когда стало невмоготу:
- Квартира! А кровать? Если ты приходишь с женщиной и нужна кровать, мне - то куда идти?
- Что кровать?
- А когда это, ты приходишь с женщиной?
Он, нисколько не задумываясь, просто и весело отвечал:
- При чем тут кровать? Тогда тебе придется квартиру освободить...
Мне надо было встать и плюнуть ему в морду. Он, видите ли, прославленная личность, пожалел несчастного человека и снял ему квартиру, но временно. Пока не придет с очередной проституткой. Ему что, некуда идти? А он придет именно на мою квартиру, меня выгонит, и спокойно говорит об этом.
- Геннадий Андреевич,- говорю я, переходя на Вы, и тут же исправляясь, правда, не полностью:
- Ты понимаешь, что вы сказали? Ты быдло!
- Чего? А? - я понял, что он слышал, но будет делать вид, что не расслышал.
В его голове, конечно, повторилась моя фраза.
Так чего я хочу? Чтобы он ответил? Или чтобы промолчал? А зачем тогда я ему это говорю?
Он молчал.
Господи! Неужели он действительно не услышал?
- Ладно, я пойду, погуляю, пока вы тут. Попью пива на вокзале, в нем есть кафе. Дай мне денег, и я пойду, попью пива. А потом позвони мне и я вернусь.
Неужели он услышал - думал я, ощущая, как наваливаются страхи и сожаления.
Он все стоял как гипсовый монумент, потом, словно дверной глазок хлопнули его ресницы, и он полез в карман за портмоне и стал жестом верховного феодала отслюнявливать мне деньги: купюра, вторая, третья; обернулся посмотреть на застывшую в двери женщину и продолжил: четвертая, пятая….
- Иди, - устало сказал он.
Но что-то случилось: здесь же, в коридоре он, вдруг ускорил шаги, побежал. Мимо меня. Я увидел: он уже немолод, и ноги его сильно болят. Гена выскочил на лестничную площадку и остановился, он уже задыхался и побледнел от бега. Тогда он резко остановился, просто стал, как автомобиль, у которого заглох мотор оттого, что кончилось горючее, или произошел обрыв шланга, по которому подают топливо. Смешной, полненький, весь беленький, как крупный заяц, человек бежал и вдруг остановился и смешно и беспомощно прижал руки к груди, вроде прося кого-то о спасении. Он стоял с бледным лицом, даже не лицом, а с гримасой боли на лице, беспомощно смотрел, тяжко дышал и, наконец, произнес:
- Сходи в машину, там пакет, там выпивка, - и протянул мне ключи.
В этой квартире все и началось, все, кажется, и должно было в ней случиться.
Когда я познакомился с Валькой, которая работала продавщицей в магазине запчастей, он узнал об этом первый, - а как же. Ему я должен был все сказать первому. Все-таки меня содержит! Гена даже дал команду Паше- водителю, этому вредному коротышке, подвезти меня в тот день на квартиру, которую он для меня снимал.
Я впустил Валю и стал смотреть на нее, как она осматривалась в помещении, в котором оказалась впервые. До этого мы встречались только на улице. Потом она стала передо мной. Да, я скажу: она мне понравилась. Она была как стригунок: угловатая и неловкая, наивно рассматривающая помещение. Мне виделось, что она колебалась у меня на виду, будто была легче самой легкой кисеи, ей могла бы позавидовать самая легкая ткань занавесок, которые еле - еле колыхались на этих темных окнах снятой для меня квартиры. Она была себе на уме, я это сразу понял, она не слушала меня, смотрела сквозь меня, это было видно, а когда подал голос, то даже ухом не повела. Только кивала и полушепотом, полуизможденным выдохом произносила, ни к кому конкретно не обращаясь:
- Я слушаю тебя. Слушаю!
Мне казалось, что ее виски пульсировали, отчего ее голова выглядела разукрашенным детским пузырем. А по цвету - от загара, и по форме - скулами,
она походила на африканскую маску из эбенового дерева. Это было понятно мне. Но, самое главное, я испытывал беспокойство. Я точно знал, что что-то будет не так, что-то из-за ее присутствия произойдет. И произойдет помимо моей воли. Это так ослабляло и лишало сил.
И тут звонок в дверь - и вошел он, Гена. Сразу запахло тревогой, которую я ожидал, а Валя съежилась и замерла, как курица при виде опасности.
Я сразу принял стойку – чего ему здесь надо? Это моя женщина, я с ней познакомился в автомагазине, когда Гена покупал запчасти для своего БМВ.
Если ему нужна Валя, то он ее не получит.
Перед нами стояла молодая красивая женщина, с загоревшим местами телом, как на картинах кубистов, с челкой, которая непослушно падала на глаза, с робкими движениями и взглядом, будто она никого не видела. Может, это была не женщина, а подросток? С угловатыми как у жеребенка движениями. Да, она была стройная и даже худая. А ему, я знал это, такие худые нравятся.
- Сходи в машину, - сказал Гена, - там пакет, там выпивка, - и протянул мне ключи.
Я взял ключи и, глядя ему прямо в глаза, сказал:
- Слышишь? Осторожней! Она будет моей женой!
Он засмеялся и махнул рукой, как машут на старте судьи, выпуская бегунов на дистанцию.
- Я мечтал о такой всю жизнь! Ты понял? – громко выпалил я ему в спину.
Но Гена отходил от меня и не слышал. Или слышал?
Если бы время могло останавливаться, я бы не удивился, потому что когда я поднялся с пакетом, оно остановилось, застыло, как рухнувшая и рассевшаяся после удара огромная старая скала.
Дверь не открывали на звонок. Я нажимал раз за разом на эту черную метку, но дверь, как монолитная гранитная плита, оставалась недвижима. Я перекладывал пакет из одной руки в другую и все звонил, звонил.
Я не знаю, сколько это продолжалось - минуту, год или целое десятилетие, но дверь открылась, когда пустота вокруг меня сделалась привычной, и мне показалось, даже поблекла, то есть сделалась другой.
Гена появился бледный, раздраженный, с испариной на отечном лице и буравящим взглядом.
- Иди! – сказал он, тяжело отдуваясь, что делать - больной человек, - тебя ждут.
- А пакет? – спросил я.
- Пакет пусть останется вам.
И ушел вниз по лестнице, не оглядываясь.
Я остановился у распахнутой двери и с опаской смотрел на безмолвно зияющие раскрытые двери в темные комнаты.
Потом вошел и положил в прихожей пакет на столик.
Из темноты вышла раздерганная как подушка Валя, уже в туфлях, продолжая, и это было видно, судорожно натягивать на себя одежду, отчего в руке сжимала дожидавшегося своей очереди бюстгальтера – я по бретельке узнал.
- Зачем ты меня с ним оставил? – ледяным голосом прошипела она.
-Я за пакетом ходил, – промямлил я и зашуршал бумагой.
- Ты здесь на побегушках? Ну, ну. Побегай еще. Тряпка! Для чего ты меня сюда пригласил? Чмо носатое! - словно выстрелила Валя.
И, громко стуча каблуками, вышла из квартиры. Мелькнула ее спина, растрепанные волосы и рука с зажатым бюстгальтером – все это в свете коридора. Стало тихо-тихо, будто уши ватой заложили.
Я набрал номер Гены.
Телефонный зуммер, как летящие сверчки ночью, заполнил все пространство пустой прихожей. Сверчки все жужжали в пустоте и жужжали, а абонент не брал трубку. Потом, по прошествии времени, он просто отключился, вроде как занят и не может именно сейчас со мной поговорить.
Я уже задался целью, мне необходимо было все выяснить и докопаться до истины. Что он себе возомнил? Ему что? Все позволено? Я набирал его номер, раз за разом до тех пор, пока он не ответил - и тут я понял, что у меня почти полностью разрядился телефон.
-Я тебе звонил, Гена, ты сбросил вызов. Значит, как воспитанный человек, должен перезвонить.
- Я был у таких людей, куда там звонить?
-Ну, так перезвонить нужно, когда вышел, я же жду.
- Я недавно вышел.
- Когда? Только что?
- Нет, час назад.
- Ну, так сразу перезвонил бы.
- Ну вот, буду я еще какому-то перезванивать!
И тут телефон мой сдох окончательно, как в бездну провалился.
Я бросил аппарат на столик в прихожей.
Он что - ничего не слышит? Что происходит? Что делать? Убить его? Я же не спрашиваю, что он с Валей делал и почему так долго дверь не открывал. И почему она, выходя, была такая растрепанная, а в руке мяла свой бюстгальтер. Я по бретельке узнал. Что происходит? Хотя бы взять и сделать так: покончить с собой. Назло ему. Самоубийство на его фирме! О-у, это тема! Показать ему, что каждый имеет право распоряжаться собой. Даже теперь. Или повеситься у него перед офисом. Или стрельнуть себе в глаз резиновой пулей из травматического пистолета. А? Жить не хочется.
Его образ маячил передо мной как страшное наваждение, я шептал ему четкие слова: схлестнемся, гад! Ты старше меня на десять лет. Они, эти годы, как противотанковые рвы впереди и позади тебя, Гена, и ты никуда их не денешь. Ты все равно бредешь как с кандалами на ногах, как с рухнувшим в ноги бревном, не бежать тебе никогда, а только плестись, что бы ты ни делал. А это для тебя тупик! Ты не обладаешь нужными качествами, ты устал. У тебя нет сил для удачи. К удаче может привести только молодость, помноженная на доброе отношение к Человеку. Вот если б я был на твоем месте, я бы так ни за что не поступал. Никогда, ни за что и ни с кем! Но я не на твоем месте … к сожалению. А как хочется попробовать!
О, сейчас я не помню, что мне в ту ночь приснилось.… Но не я, а он получил Валю, да, не я, а он… и этим все сказано. А может, не получил? Вот если бы, да.…Если бы я прогремел по миру, по всей планете, если бы все это обхаживание, весь прогибон, который он устроил вокруг себя и для себя, был бы вокруг меня - меня, а не его, вот тогда бы я показал, как надо относиться к людям и что делать! Как себя вести! Если б я жил в Европе, или в Америке - а там жаждут чужого успеха. Не то, что у нас! Конечно, сделай я что-нибудь выдающееся, и со всех сторон на меня полились бы крики восторга и низвергались цветы. А пока - что? Но все равно я получу награду за все: за унижения, за молодость, которую я не успеваю увидеть, за свои неудачи, за собачью мою жизнь, за Валю, - за все, что я еще не успел получить. Даже сейчас, как начну мечтать и представлю: вот Валя медленно идет по коридору моей снятой им для меня квартиры походкой годовалого жеребенка, так комок подкатывает к горлу – почему все так? За что? Свет от лампы бликами играет на ее точеном лице, будто она освещена каким-то неземным, более ярким солнцем, и поэтому еще более высвечена, от этого загадочна и таинственна, ее туфли на высоких шпильках стоят в углу, а она ходит, нет, шлепает босиком по полу, потом перебирает своими длинными руками что-то на столе.… А когда я после всего зашел к ней магазин, она смотрела сквозь меня, будто я какое-то разбитое и пришедшее в негодность стекло, через трещины которого очень плохо видно. И все.… Ни слова. Ни полслова. В общем, конец. Ради мечты, ради того, чтобы исполнилась эта мечта, я сделаю все! Валя, Валя! Но мечты у меня уже не было, тогда была просто пустота. Кто виноват?
Конечно, я думал с ним поговорить. Я даже считал, что я должен поговорить с ним. Он должен понять. Я должен объяснить ему, что это он виноват, что не я, но именно он виноват! Он выйдет не один, это ясно, и мне поговорить никак не удастся. Опять его будет окружать толпа этих самых бывших сослуживцев-собутыльников, случайных знакомых, которых он, как и меня, стягивает со всех мест и таскает как багаж по свету за собой.
Но я застал его одного, застал в офисе, пока все только собирались, но меня он опередил.
- Послушай, Ваня, тут полно тем! Просто рук не хватает ими заниматься. Давай, занимайся ты, - встретил Гена меня словами на пороге кабинета.
- А деньги на раскрутку дашь?
Он изумленно смотрит на меня, будто я отказываюсь от выгодной должности.
- Зачем тебе деньги? Там темы железные.
Я сразу чувствую подвох, ведь он на свои железные темы ищет спонсора, а как же предлагает мне? Я до сих пор не могу понять, почему ему дают деньги? Почему и за что? Может, качества у него какие-то особенные? Каких у меня нет? Наверное, он все - таки умный и что-то в нем есть такое, чего нет, например, во мне! Как он, например, говорит: « маршрутизатор мало установить, нужно, чтобы он был комфортен людям». Это что такое? Не все ли равно как воткнуть пятьдесят проводов в одно устройство? Или я чего-то не понимаю?
- Ну, не знаю, как без денег? – ответил тогда я.
Лицо Гены сморщивается, выражение киснет, сминается, интерес, как воздух из проткнутого детского шарика со свистом вырывается наружу.
- Не хочешь работать?- его голос падает, затихает, как шум вдали, - ну-ну…
Через неделю я нашел покупателей и на моторы, и на все, что он предлагал.
- Я нашел покупателей на моторы, звони, давай. Заработаем!
Но неделя оказалась очень большим сроком, в мире все изменилось, изменился узор в калейдоскопе, или что-то произошло такое, что возврата нет.
- Я занимаюсь вопросами связи, мне некогда моторами заниматься.
Голос муэдзина или робота или кого-то еще.
-Но ты же сам давал мне прайсы, и просил найти покупателей. Я нашел. Что теперь?
-У меня нет времени, я занимаюсь вопросами связи.
Бесцеремонность суждений, не дающая разночтения в трактовках.
- Ну, так позвони!
Его лицо становится маской верховного жреца, ни один мускул не шелохнется, так и кажется, что вот-вот из глаз блеснет молния и поразит всех наповал.
- У меня нет времени.
-Ну, ведь ты сам говорил? - я настаивал, все было наверняка, такое чувство, будто меня обворовывали, - давай номера телефонов. Я сам позвоню.
Ухмылка скепсиса трогает черты его жреческой маски:
- С тобой никто разговаривать не будет.
Так бизнес и не состыковался. Что оставалось делать? Запить, что ли?
Как-то Гена послал Пашу на машине по делу, и тот попал в аварию. Какая обыденная история! Но тут хуже - водителя Пашу парализовало после аварии. У него перекосилось лицо и речь стала несвязная. Потом долго его лечили от, как объяснили врачи, последствий ушиба головного мозга, при котором закупорило тромбами сосуды в голове и он стал инвалидом второй группы.
Но жизнь продолжалась, и ритм ее не мог меняться. В очередную сауну Гена поехал вместе с новым водителем – это был я. По дороге он, как сердобольных хозяин, думающий о проблемах своих подчиненных, забрал из дома Пашу, в сауне налил ему стакан водки и заставил того выпить, потом проститутки по его команде начали его ласкать. Паша с перекошенным лицом под ласками корчился, глумливо улыбался, дергался своим непослушным, одеревенелым лицом, телом и конечностями, с ним происходили физиологические реакции – то краснела, то бледнела кожа, потом, произошла эякуляция. Гена сидел напротив и наблюдал, улыбался, похохатывал, по всему было видно, что он наслаждается увиденным. Меня же занимал только один вопрос: « почему Паша не пошлет подальше этого Гену? Я бы точно послал этого извращенца куда подальше!»
Потом он попросил меня отвезти Пашу домой. Тот в машине дергался, вроде как места себе не находил, потом громко икал, а позже заплакал. И сидел сзади и все всхлипывал, пока не доехали до самого его дома. Я его вел, придерживая за трясущуюся руку, а он все пытался что-то членораздельно сказать, сквозь слезы, но получалось только: «Эб, эб, эб, Ваньня».
Когда я вернулся в сауну, там осталось мало людей, а кто остался куняли по креслам или вытянулись колодами на топчанах.
-Что такое промискуитет? – громко воскликнул Гена, обвел глазами помещение, понял, что кроме меня его никто не слушает, махнул рукой и сник.
Потом:
- Я сегодня Топчина выгнал! – продолжил спокойно, даже лениво, как за дружеским чаепитием, – отправил домой. Купил билет и посадил на поезд!
Топчин был его друг, они вместе служили, и потом много лет Гена таскал его за собой и устраивал на работу в свои фирмы.
- А что случилось?
Гена посмотрел на сопящие тела и продолжил:
-Я, - говорил он, - отослал Топчина, когда он стал запиваться. Ну, а что делать? Нет на работе день, второй. Третий день нет. Искать начнешь – бесполезно, только натыкаешься на его следы; то был у азербайджанских торговцев, брал в долг дурь и те, дебилы, ему давали. А потом рассчитываться мне? Ну, уж дудки! Или от жинки молодой сваливал, он ей: то да се - и шмыг в окно, а возвращается уже пьяный. Я ему купил билет, бутылку водки и посадил на поезд. Он в плач, мол, не прогоняй. Но я его отослал, на фиг нужно его тут терпеть?
Я еще подумал, так может случиться с каждым, даже со мной, но тогда вмешалось внешнее обстоятельство. Мне не суждено было еще вылететь из этой фирмы, его, на мое счастье, понесло в философствования.
Потягивая коньяк, на фоне сопящих товарищей Гена говорил о том, что всех крупных клиентов держит на крючке, как попавшуюся рыбу, карася, например, или даже щуку. А человек прост, как пять копеек – нужно, говорит он, только один раз ему помочь, только один раз, а потом только требовать.
( Почему я ему тогда не дал в морду? В его сытую холеную морду зажравшегося человека? До сих пор не пойму!).
Главное, продолжал он, взять у какого-нибудь корпоративного клиента, например, железной дороги, заказ, сделать откат - и можно строить сеть. Нужно тянуть ВОЛС, развешивая провода по столбам, которые вдоль железнодорожного полотна стоят. Пока построил сеть, пройдет несколько лет. Потом послать кого-нибудь из наркоманов, чтобы сорвали провода с двух - трех столбов, повредили, так сказать, линию связи. Сказать руководству, что нужно провода в землю укладывать, и опять получить деньги на прокладку и уже ВОЛС вдоль железнодорожного полотна закапывать. И так пройдет еще несколько лет.…
Он пьет коньяк, выдерживает паузу и продолжает.
Но главное - это принцип, ведь в нашей стране дороги к успеху почти недоступны и все это делает Система... Поэтому, главный принцип: как угодно, но дорваться до успеха. Все равно как! … Ура! Получилось! Но, тут-то все и начинается. Дорвавшись до первого успеха, человек понимает, что он должен сделать сначала все для себя: обогатиться, занять положение, обрасти связями. Но одаренный человек либо должен решиться на то, чтобы все снести, разрушить основу препятствий этой сложившейся Системы, вымести чиновничий мусор и построить новые отношения - или все-таки согласиться с тем, что он не одаренный человек. Мне, например, хочется показать свою силу. Я даже слышу голос славы! Но к славе нужно быть готовым, внутренне готовым и не пугаться, когда она неожиданно на тебя свалится. А ведь она может на тебя свалиться внезапно, как болезнь или как проклятие. Этого все боятся, а я не боюсь. У нас ненавидят человека, а любого, кто добился успеха, считают выскочкой. Я бы хотел родиться не здесь, где нет возможностей, а на Западе, где возможностей море. Там есть то, чего у нас нет – они хотят не нажиться и сибаритствовать, а метят в историю, желают оставить после себя след. У них великий подвиг – никогда не опаздывать на работу и на работе не пить! Представляешь? Я бы тоже хотел прославиться, но не как публичный деятель, а как хорошо известный в узких кругах, среди специалистов, которых мало, можно сказать, раз-два и обчелся. Их мнение – это вершина. А что такое толпа? Так, пыль придорожная: артисты, например, влекомы чаяниями толпы, а заканчивают под забором. Вспомни хотя бы Георгия Епифанцева, который в «Угрюм-реке» Прохора играл! Нет, мне этого не надо. Мне не интересна судьба художника, таскающего свои гениальные полотна в надежде хоть одну картину продать и купить на ужин хлеба. Я хочу создать империю и сидеть в ней, как паук, в центре раскинутой информативной сети-паутины и ждать своего часа, полностью держа под контролем всех и вся. Я не хочу, чтобы меня на площади узнавали, но хочу обладать возможностью решать судьбу каждого, кто по этой площади проходит, так, как я захочу.
- Зачем ты меня сюда привез?
Гена недоуменно смотрит на меня.
- Ваня, ты там, в спортзале, был такой потерянный. Мне стало тебя жалко.
Жалкий у меня был вид? Хотя, с опухшим после удара лицом, после пива, говорит, что нельзя было не растрогаться, а мне стало страшно после его слов. Да кто он такой, собственно говоря? Неудачник? Больной человек? Меценат? Товарищ?
В помещении становилось все жарче. Я сидел напротив Гены и вспоминал. Я вспомнил, как он проводил из офиса академика. Старый такой дедушка ему что-то наговаривал. Мне не было слышно, я сидел у окна на кухне и ждал. Но голоса долетали до меня из-за двери кабинета: писклявый – академика, напряженный – Гены. Потом академик выскочил и радостный ушел, эмоционально хлопнув дверью.
Вышел Гена.
- Чего он? – спросил я.
Гена почесал пятерней щеку и ответил:
- Он просто не настоящий! Учить меня надумал! Я с CISKO работаю, с Alkatel, что он мне? – и ушел к себе, плотно закрыв за собой дверь.
До сих пор не пойму, что он хотел?
Могу представить себе из его долгих рассказов, что в семье он был ожидаемый ребенок. Его появления ждали и, в конечном счете, это привело к тому, что он хотел только одного: чтобы все его хвалили. Особенно хотел, чтобы хвалила мама… Маленький Гена все время плакал и требовал, чтобы с ним играли, занимались, и мама была рядом.
Так пусть его мамочка ему стирает испачканные штанишки и подмывает его грязную попку. Я ему не его мамочка.
Как-то он послал меня к своей маме отвезти сто долларов одной бумажкой.
Я приехал к его маме, которая уже была совсем старушка. И стал рассказывать ей последние новости, потом о болезни сына, что ноги его подводят, болят и вообще, он сильно хромает.
Его мама производила сильное впечатление: активная, с цепким взглядом, четкими суждениями, хотя сама больная. Из квартиры, в которой жила одна, уже много лет никуда не выходила и вся ее жизнь: это дождаться звонка от сына. В гости к ней Гена не приезжал.
Мы выпили со старушкой чаю, она рассказала, что проработала всю жизнь врачом гинекологического отделения городской больницы. И тогда я встрепенулся - передо мной был профессионал, рассказал ей о недавно прочитанной мною статье, в которой медицинские светила утверждали, что болезнь, которую приобретает человек - это тайное желание самого человека. То есть, сказал я Гениной маме, человек сознательно заболевает той болезнью, которой сам болеть хочет. Это выбор самого человека – если болезнь не за грехи, то уж выбор самого человека- это точно.
Ну, думаю, сейчас гинеколог со стажем меня заругает. А она поставила чашку с чаем и говорит:
- Да. Я долго думала об этом, у него все началось, потому что он был желанный и все его жалели. Он был желанный и обласканный, и он понял, что таким для меня может остаться только больным.
Я тогда возвращался от Гениной мамы и думал, что болезнь может скрутить любого, но скручивает по-разному. Одного гнет к земле, как пышный куст ветром, и тому приходится распластываться перед натиском, нет сил сопротивляться и восстать. Другого точит изнутри, как какой-то жучок древоед и подтачивает до состояния полностью изгрызенного каркаса, который рано или поздно рушится, когда прохожий производит громкий хлопок, тогда в миг он превращается в кучу ненужного мусора. Но Гена, пока не рухнул, не говорит о том, что внутри у него пусто. Терпит и мучается! А ведь при его заболевании, при облитерирующем эндартериите, скоро начнут отмирающие конечности отрезать, сначала пальцы ног, потом ступни, потом по колено, далее выше и выше. Жуть. Это за что? Или для чего? Чтобы не прошел по земле огнем и мечом?
А тогда он в трубку говорил, что устроился на работу. На работу! Это он-то, генеральный директор фирмы, входящей в пятерку мировых лидеров по предоставлению услуг международной связи.
- Мне платят за создание колл-центров, и я трафик продаю. Не то, что было, но жить можно. Если денег достану, то снова связь налажу и буду развивать.
Все получается у него еще более прозаично: сняли с должности, потыкался безрезультатно, «побухал» с горя, себя, несчастного жалеючи, и пошел устраиваться на работу.
И я, после того, как от него ушел академик, перестал приходить в офис. Сидел в снятой для меня квартире и пил с утра до ночи, уставившись в телевизор – помнится, даже программы не переключал. Открою бутылку водки и пару пива и сижу, потягиваю, пока не закончатся, потом снова. Чего я ждал? Ничего не ждал, просто так быть не должно, а как закончится, я догадывался. Так и случилось. Так же, как и к остальным, он пришел ко мне на квартиру и говорит:
- Вот тебе бутылка водки. Выпей и уезжай. Вот билет, деньги на дорогу.
И все положил на стол передо мной.
Я заплакал:
- Не выгоняй!
А он:
- Что мы мне сердце рвешь – не выгоняй, не выгоняй - ты же пьешь!
- А ты?
Он только поперхнулся и ушел.
Я, помнится, прошептал: « Гена, прошу тебя, вернись! Просто; поднимись по лестнице. И не выгоняй меня. Позови обратно».
Я выскочил на лестничную клетку и крикнул еще и еще:
- Подожди! Подожди, Гена!
Я громко кричал, в окно подъезда было видно – остановились прохожие.
« Не, хочешь, - прошептал я, - Ну, до свидания!»
Я почему-то вспомнил, как Гена держал в руке кусок ВОЛСа, этого провода по которому бегут электроны, императивно нагруженные кодированной информацией в виде слов, изображений, графиков, он говорил: « настоящий физик теоретик от физика практика отличается тем, что не может отличить вольтметр от амперметра, а я могу».
Он умный, этот Гена. Умный и жестокий. Одна фамилия чего стоит – Кретчмер. Так и слышится, как в ступке что-то мельчат и раздавливают, или через мясорубку пропускают кости, которые с хрустом трескаются. Он знает, что делает. Ведь он себе купил при мне звание доктора технических наук.
Я подождал, но ничего не случалось. Значит, моя роль с ним закончилась. Он занят другими. Мне пора уходить отсюда. И я ушел. Так и остались мои пожитки несобранными – я их просто побросал в сумку, как мусор, который хотят вынести на свалку.
Я обратился в бегство? Нет, я был изгнан.
Вечер. Я работаю. Я - Ваня Митин, дежурю. Я сижу на диване в холле нашего спортзала. Все разошлись, и пустое здание веет ужасом, как все огромное. Передо мной настольная лампа за столиком дежурного. Со стороны, вероятно, свет от лампы высвечивает мою нижнюю половину лица. И я, наверное, могу испугать ребенка.
- Мое детство совпало с развалом страны. Я ровесник развала, - сам себе шепчу я, - это хорошо или плохо? Если так совпадает: начало развала империи и детство человека.
Так всегда, когда говоришь с самим собой. Я говорю, произношу слова, и до моих слов никому нет дела.
Я говорю:
- Это не жестокость.
Я прислушиваюсь к собственным словам и повторяю:
- Это не жестокость. Гена умный. И Гена во всем прав.
Что ж теперь делать? Весь вечер! ... Плюнуть и забыть? Да. Правильно! Плюнуть и забыть! Черт ним, с этим Геной! Ну, а делать то что?
Ветки за окном лезут из ночной черноты, чешутся о стекла, словно бурлящие толпы желающих подсмотреть, как происходит моя жизнь. Подсмотреть и поучаствовать.
Я готов разразиться хохотом. Полностью готов!
Как Гена говорил на прощание:
- Выпей и уезжай! Вот билет, деньги на дорогу.
А я его просил:
- Не выгоняй меня. Гена. Позови.
Лучше б я ему сказал:
- Убирайся отсюда вон! Пошел к черту!
И я даже знаю, что он мне ответит.
- Не так все просто, - наверное, скажет он и усмехнется.
Сквозит. В двери полно щелей, а ночной ветер крепчает, напоминая о себе. От ветра у меня поднимается настроение и проходит сонливость, будто какое-то таинство начинается, на которое меня пригласили известные люди, Гена среди них…
За окном внезапно разразилась непогода - по стеклам начали стегать первые струи дождя. Как быстро начался дождь. Он ходит по крыше, тычется в окна, шастает среди ветвей и травы. Потом словно натыкается на что-то, теряет уверенность и затихает и только издалека доносится шум ниспадающей воды и сквозь омытые стекла видно, как блестят свисающие капли в редких бликах ночной мглы.
Гена не загонит меня, нет, ему это не удастся. Гена - свой человек и мне нужно к нему поехать. Я, конечно, не найду денег на его предприятие, но я точно знаю, что он найдет. Да, именно он найдет деньги рано или поздно, и мне нужно оказаться рядом, просто оказаться рядом и получить свое.
