в словах. Рассада колкостей-плевков
(без звёздочек). Под чаем круговертит
разлитый стол. И шепчет: «Вытри кровь!» –
воробушек, не смеющий влететь к нам
в окно со знаком «Мы здесь не живёт».
И домовой в окошке чуда техник
домашних жадно-жадно смотрит в рот,
качая мордой: «Что ж ты, из копытца?..»
– «Да так…
Похмелье.
Мёртвая вода»…
Ожаждеть пыль на сухаре грозится.
И бьёт стрелой нарвавшая пята
кровати.
Словно выпавший котёнок
из гробика «Гнездовье кукушат»,
лакаю кисло-горький уксус-тоник
на тех словах, что, мёртвые, лежат,
как порно-диски, пятна и окурки,
как шесть гвоздик на выбитых гвоздях…
Куда идём мы, солнце?
В Мекку?
В дурку?
В корыто?
В битву?
Под сосновый дах
у серых луж?
И почему все крупы
дорожки фраз засыпали? –
слепняяяк…
Когда под нами – земли одной группы
и лешие в похожих сапогах,
когда на нас – одни и те же тучи,
как пудельки, виляют языком,
и тот же воздух мордочкой о брючки,
посыпанные сахарным песком
желальным, трётся («что-то отсырели…»),
и те же пчёлы тренькают гудки
на сотах, и тот самый Церетели
ваял нам губы, хвост и коготки,
когда вокруг – одни и те же звери,
и птенчик, что боится к нам влететь,
и тот же Нил небесный капли ксерит
нам на зонты, и тот же Магомет
не ходит в горы наших двух душонок, –
то почему же горы так разны?
И свет из глаз, как яйца – кукушонок, –
выпихивают к призракам грозы,
в рассаду перца,
в уксусы тусовок
садистских звуков…
Чай.
Разлитый стол.
Похмелье.
Домовой.
Лакать копытце.
Зацвёвший воздух – как стакан пустой.
В холодной ванной – дохлая китица.
Уехать в тундру.
К звёздочным плевкам.
К оленям мягкогубым безоружным.
И разучиться выть и привыкать.
…. Очнулась.
Нет, не гипс,
а что-то – хуже.
А за окном –
весна
и птичий град.