Очки - на печень, розовую, будто
сосок рассвета. Мне легко жилось
в окраины куриной слабой грудке -
потрёпанной барсетке, у стены -
распластанной подстилочкой-аптечкой, -
и чёрный-чёрный юмор из слюны
катал смурных и чёрных человечков
(на подбородке, словно борода,
застывшие - не выжечь пергидролем...)
Я никому не делала вреда,
ни у кого не тырила пароли,
не жгла, соприкоснувшись с рукавом
печали - неугаданной ресницей,
клопов, не била в зеркале кривом
перчаткой злооскаленные лица.
Окружена не хайлящей толпой,
но хающей, - церквей не оскверняла
присутствием, спасительный запой
на плечи не бросала покрывалом, -
мартышка, что ж тут...
Юбочка, платок,
желтинка пудры, сдохшей меж простынок ,
не слитый голос - алый кипяток -
за пять минут расстрела холостыми...
За пять минут любви к тому, что не
срослось любви с решётчатым диваном,
мартышка мухой на веретене
застынет - на ничьём меридиане
отсчётом в "ма-моч-ка, роди назад -
кому нужны не-рыбо-мясо-перья?"
... но драм нема.
Есть только тухлый взгляд.
Сосок рассвета.
Вышитые звери -
крестом - на настоящих.
Тёплый скат
подошвы.
И зарубленное "верю",
по озеру погибших лебедят
плывущее диковинной макрелью.
