Я рисую любовь...
Моя жизнь похожа на бедный провинциальный театр: неизменные старые декорации и надоевшие лица немногочисленных актёров. Вот уже много лет на сцене один и тот же спектакль. Осталось сыграть последний акт, но режиссёр не определился с финалом. Был ты, и я надеялась, что финал будет счастливым. Но ты ушёл, бросил сцену в расцвете лет и моих чувств. И теперь я играю неоконченный спектакль одна. Правда, сюжет освежили акварельные краски. Рисую каждый день. С остервенением, не покладая ...рук? Именно так говорят. Я думаю, можно сказать так и обо мне: кaртины повсюду - на стенах, на полу. Зимние, холодные пейзажи. А что ещё может нарисовать человек у которого в душе давно всё вымерзло?
Солнце заглядывает в окно. Сейчас возьму кисть... Так хотелось нарисовать лето, но метель закружила опять, заметая тёплый оттенок сине-белыми сугробами...
***
...На мой двадцать пятый День рождения ты подарил мне акварельные краски. Не детские, в маленькой круглой коробочке, а настоящие, какими пользуются художники. Я тогда не поняла, зачем они - я и раньше-то не рисовала. Как же смогу теперь? Но ты лишь улыбнулся загадочно, как будто бы знал уже, что эти краски станут частью моей жизни.
Конечно, ты любил меня. Искренне и самоотверженно. И, конечно, я была счастлива. Но всегда боялась дня, когда тебя не станет. А в том, что ты уйдёшь, не сомневалась - это только в начале кажется легко, а потом силы иссякают и рушатся иллюзии... И вот тебя нет. Я бессильно смотрю на привычные вещи: кресло, в котором ты любил сидеть по вечерам; цветной абажур торшера, который смягчал свет, падавший на твоё лицо, когда ты засыпал; бордовый с чёрным ковёр, по которому ступали твои ноги. Им, глупым вещам, не понять, куда девался привычный хозяин. Они всё ждут тебя. И стол ждёт. И пустая ваза, наполненая водой. И краски на столе. И нетронутый белый лист бумaги, закреплённый на мольберте. Ты подарил мне краски, а я так и не попробoвала рисовать. Ну, может, хоть сейчас...
Я беру кисть, мокаю её в воду, выбираю краску и начинаю "творить": неколько несмелых синих штрихов по белому полю. Роняю кисть - сложно. Беру новую. Роняю. Так продолжается долго. Благо, кистей много. Наконец, приспосабливаюсь, рисую. Как тяжело. Но как приятно, что получается.
Я рисую любовь... Ту, которая живёт во мне, от которой холодо, страшно и больно. Взмах кисти - серая дымка на белом фоне. Ещё взмах - голубой лёд, который не тает под кистью. В сердце впиваются тысячи льдинок-заноз. Губы немеют.
Ты, прощаясь, не смотрел мне в глаза - ком холодного снега на картине. Зеркало, отразившее слёзы на лице - почти прозрачные капли воды, превратившиеся в колючие наросты на замёрзшей глади озера. Как удар в спину, предательство - "прости, не могу больше", - чёрные облака, нависшие над миром, скованным морозом. И бесконечная, выстуживающая сердце, вьюга...
Кисть падает. Картина готова. Счастлива ли я? Не успеваю почувствовать, потому что проваливаюсь в сон...
* * *
Больше нет сил терпеть эту обездвиженную жизнь, играть бесмысленную пьесу для себя самой. Почему же я всё рисую?
Зимние акварели - кажется так назвал их парень, который приходил вчера. А ещё он сказал, что в квартире холодно. Почему? Ведь на комнатном термометре +25 градусов. Хотя мне всё равно - я уже давно не чувствую ни тепла, ни холода. Он обещал прийти сегодня - новый актёр в театре моей жизни. Я жду. И бросаю снег на почерневшие листья тополя. А дерево шумит за окном, шевеля своими зелёными ветвями. Ну почему мне не удаётся нарисовать шум летнего ветра и запах тёплого дождя? Вчерашний посетитель сказал: "Твои картины пахнут смертью". Наверное, так оно и есть. Ведь фактически я - мертва. Ты унёс с собой последнюю каплю жизни, вырвал надежду из души, и позволил вьюге хозяйничать там. Тополь смеётся, призывно заглядывает в окно, словно говорит: не бойся, тебе не будет больно, просто открой и... Опускаю кисть на стол. Если бы я только могла открыть окно, рвануться навстречу ветру и упасть к ногам тополя!
Скрипнула дверь. Вчерашний парень всё-таки пришёл. Он подходит к картине, долго, пристально смотрит на чёрный тополь, на открытое окно, на тень смерти за тусклым стеклом. Потом вдруг наклоняется и целует меня в губы.
- Не надо, -шепчет он. - Всё пройдёт... Всё пройдёт... Всё...
Я чувствую, как слёзы застывают на щеках колючими бесформеными кусками льда. Я беру кисть. Губы одервенели и отказываются слушаться. Но я сжимаю ими кисть так сильно, что начинаю чувствовать боль. Алая струйка стекает по подбородку. Я подъезжаю к картине, наношу на нее несколько штрихов и роняю кисть.
Странно, непривычно, давно забыто - тело начинает ощущать тепло. Оно идёт не только изнутри - над чёрным тополем на картине встаёт рыжее солнце. Я, впервые за десять лет, поднимаю парализванные руки и с удивлением и надеждой протягиваю их навстречу рассвету.
