За окном – ночь. Сзади услышал шорох и чьё-то дыхание. Оглянулся и вздрогнул: морда лошадиная, чуть склонённая набок, глаза смотрят грустно и зовуще.
- Да не бойся, сказала же… Иди, Пегаша, иди, сейчас я. Ну, ВиктОр, спасибо тебе за хлеб-соль, пора нам.
- Так что ж я.. Это вам, Муза Ип… Муся, спасибо…
- Молодец! Да, ты в почтовый ящик загляни, там у тебя что-то много всего накопилось.
Встала. Посмотрела внимательно на меня, вдруг улыбнулась и потрепала меня по голове. А сердце вдруг ухнуло и заныло: рука – мамина …
- Смотри веселей, казак! Стремена подтяни… Увидимся ещё. Не провожай, мы сами. Пошли, Пегаша!
И я остался один. А со мной остался её запах. Тонкий, чуть терпкий и грустно-волнующий запах степной полыни. Его я на всю жизнь запомнил, пока лежал, уткнувшись лицом в иссохшую каменистую землю предгорья, в ожидании санитаров. Только к нему примешивался ещё тяжёлый пьянящий аромат крови …
А утром вытащил почту. Газеты, какие-то извещения, журналы "Советский экран", "За рулём", "Физкультура и спорт"… Ага, письмо! Коричневый грубый конверт со штемпелями с обеих сторон. "Предлагаем Вам явиться по адресу… Для оформления… Иметь при себе… Четыре фотографии 4х6, две фотографии 3х4… Старший инспектор по кадрам…"
Оформление заняло удивительно немного времени. Женщина средних лет с пулемётной скоростью что-то печатала, что-то куда-то вписывала, вклеивала, задавала какие-то вопросы, я отвечал.
- Ну, а теперь вам в первый отдел. Направо по коридору, вторая дверь.
За второй дверью сидел полный седой мужчина, с наградными колодками в несколько рядов на сером пиджаке. Ни слова не говоря, начал листать мой военный билет. Правая рука – без трёх пальцев.
- Так, старший сержант, замкомвзвода… Там был?
- Был…
- Ладно. Давай к девчатам, быстро, я позвоню.
А последним – управляющий Специальным монтажно-наладочным трестом, улыбчивый армянин.
- Ну, всё готово? Хорошо. Что дэлать хочешь?
- Да всё, что нужно…
- А мне заместитель вот нужен. Пойдёшь?
- Шутите вы.
- Шучу, канэчно. А как без шуток жить, э? Жена, дети есть?
- Да нет пока.
- А родители, старики?
- Один я.
- Хорошо! То есть, плохо, канэчно, что один. А с другой стороны… В командировки ездить будешь?
- Пожалуйста.
- Вот с панэдельника и поедешь!
- А куда?
- Тюра-Там слышал?
- Нет.
- А Ленинск слышал?
- Это Байконур, что ли?
- А говоришь - не слышал. Давай, дерзай, дарагой!
И пошёл я, инженер-наладчик 1-й категории, готовиться к дерзаниям.
Полигон встретил меня знакомой удушающей жарой и тяжёло давящим слепящим солнцем. Но на мне не было ни "броника", ни "лифчика" с боезапасом и гранатами, ни каски, ни автомата. Кроссовки, джинсы, майка с надписью "ЦСКА" да солдатская "панама" на голове. Плевать я хотел на жару! Работа была настоящая, мужицкая: десятки километров труб, гаечные ключи, постоянный писк гелиевого течеискателя, или, попросту, "птички". В тени – до 47, на солнце – никто не мерил. До трубы – не дотронься. Бледный обжигающий чай, заваренный верблюжьей колючкой, с чуть кисловатым вкусом. Блаженство, когда спустишься в паттерну, под землю. Прохлада… Но полчаса, и начинает давить на психику. Я и в танке клаустрофобией не страдал, но наверху мне было лучше. Степь во все стороны – сколько видит глаз. Пейзаж – научная фантастика: тысячетонные фермы стартовых сооружений высотой за сотню метров, ещё выше - "директора"-молниеотводы, гигантские стальные стартовые столы, кратеры газоприёмников, обшитые бронелистом, эстакады с трубопроводами, огромные сферические резервуары-хранилища на тонких паучьих ногах. Холмы подземных сооружений. Тысячи людей, машин, бульдозеров, кранов, вышек. И пыль. Пыль везде: на лице, на зубах, в волосах, в чае, на хлебе. Сморкаешься – из носа чёрный сгусток. Пыль. И шары перекати-поля…
А вечером в бараке – та же казарма. Сотни усталых мужиков. Выпивают, играют в карты, травят байки и анекдоты, что-нибудь мастерят. Кто-то в красном уголке пытается смотреть телевизор. Но московская программа принимается плохо, а казахская – она ж по-казахски… Из удобств – "белый домик" в степи. На общей кухне – три плиты, газ в баллонах, вода холодная. Электричество. Но всего вместе не бывает никогда. Есть электричество – отключили воду. Дали воду – кончился газ. Привезли газ – нет света. Байконур, остриё научно-технической революции, мы рвёмся в космос.
Наш праздник – пуски. В отдалении – стартовая площадка. Ракета – на столе. Расходятся фермы ЗДМ, дымятся белые клубы азота. Дренаж… Рокот, переходящий в ревущий грохот, ступни ощущают содрогание земли. Ракета вздрогнула и начала двигаться вверх, быстрее, быстрее… - 40 секунд, полёт нормальный… И вот уже только звёздочка новая движется в небе. – 90 секунд – полёт нормальный… Звёздочка гаснет. – Пошла!...
Прошёл месяц, второй. Мне жизнь нравилась: разобрался с работой, с мужиками отношения складывались, быт не заедал. Да и не было его, особенно, быта: работа, поесть, постираться, забежать в магазинчик, купить продуктов на наш колхоз… Оставались ещё ночи. Они делились на ночи в бараке и на ночные дежурства: работали мы круглосуточно. В бараке – не сахар: десяток мужиков в камере, храп, духота – ночью не ниже 35. Простыню намочишь, укроешься с головой и стараешься поскорее заснуть. А через пять минут она высыхает…
Мне больше нравилось по ночам работать. Один в посту, шум работающих вакуум-насосов воспринимается уже как тишина. Дверь кунга нараспашку, чтобы видны были звёзды. Степное небо ночью – песня особая: чёрно-фиолетовоё, усыпанное огромными яркими звёздами, бездонное и безграничное. Почти как там. Нет, всё-же не так. Там – постоянное изматывающее ощущение тревоги. А здесь – чувство покоя и твоей растворённости в небе и в степи. Правда, казалось мне частенько, будто смотрит кто-то на меня. Но психика у меня здоровая, и я не парился. А уж если костерок запалить – просто сказка. Начинали слышаться далёкие гортанные крики, топот копыт и конское ржание, звон сабель и пение стрел. Вспоминались Чингис-хан, Тамерлан, походы Александра Македонского. Казалось, что и Индия тут рядом. А там уж и до Японии рукой подать. Витал я орлом степным… И потянулась рука моя к карандашу. С бумагой – непросто, так купил я десяток школьных тетрадок, да ещё и с промокашками! Это меня просто умилило! Я промокашки собрал, и когда ребята садились выпивать, складывал одну вчетверо, и портвейн их через промокашку фильтровал в стакан. На ней – какие-то чёрные хлопья, крупинки, чуть-ли не опилки. Зато портвейн после моей технологической операции пользовался отчаянным успехом!
И стал я потихоньку писать. Нет, не стихи пока. Я бы письма писал, да некому. Так, мысли какие-то, услышанные байки, обрывки разговоров, смешные случаи. А хватало их каждый день.
Был у нас один мужичок, Петя звали. Лет сорока пяти, сухонький, шустрый – как веник. Раз возвращается с "десятки" (из города, значит) и говорит: ну, мужики, с такой я женщиной познакомился – слов нет! Интерес, конечно, всеобщий – что, да как. Говорит, в пятницу с ней встречаемся, потом и расскажу. Ладно, неделя к концу, народ к Пете с советами – мол, не посрами чести знамени. Опытом делятся: хорошо бы сметанки с орехами грецкими, очень способствует … подъёму духа. А Петя в унынии – где ж их взять, орехов-то грецких? Ну, коллектив – великая сила: гонцы побежали по баракам, через час приносят с десяток орехов – нашли у друзей питерских. В пятницу, в обед, Петя берёт в столовой три полстакана сметаны, туда ему орехов уже чищенных – ешь, Петя! Петя ест, мы внимательно смотрим. К вечеру помылся, побрился, надел всё чистенькое и – на мотовоз, в город. А мы – ждём.
Появляется Петя в субботу до обеда ещё, смурной. Все к нему: ну, как? Рукой машет: а, да ладно вам… Нет, ты народу доложи, как на духу, чай, за тебя тут переживали, душой изболелись. Не выдержал, раскололся вчистяк.
Сел, значит, в мотовоз, тронулись. А ехать часа полтора. На подъезде к "десятке" уже, аккурат у станции Тюра-Там, прихватило живот. Да так, что мочи нет. Еле выскочил и – под платформу. Через пару минут вылез, встряхнулся, пошёл к КПП. На подходе к КПП – та же история. Устроился под "колючкой". И так, короткими перебежками, до самого дома любимой. Позвонил, открывает дверь она – причёсанная, начепуренная – заходите, Петя, ждём с нетерпением! Стол накрыт, бутылочка стоит. А Петя – извините, мол, – я на минуточку!. И заперся. Минут на пятнадцать… И такая фигня до утра. А утром ему и говорят всердцах: знаешь что, голубь, иди-ка ты… по холодку… У нас тут и своих засранцев хватает!
Да, не судьба. А всё сметана…Но ведь хотели-то как лучше!
Писал я всё это, а зачем – сам не знаю. Народ сперва удивлялся, потом рукой махнул – что возьмёшь, писатель, мол! И даже выпить перестали звать. А я и не очень хотел. Писать мне нравилось больше…
/Продолжение следует. Следите за рекламой!/