Кстати, покойники тоже бывают с характером. Честно! То за халат потянет, то ущипнет сзади, а когда одеваться быстренько надо (ждут же тебя дома! без тебя не начинают похороны), будет вредничать, лежать, как мертвый, вместо того, чтобы быстренько собираться в последний путь. И не задерживать всех! Поминки же! Голубцы стынут, и выпить хочется. Для того, чтобы быстренько одеться, есть тоже несколько способов: разрезать сзади одежду или сделать «гимнастику» - несколько сгибательно-разгибательных движений основных суставов. Даже после смерти некоторые проявляют свой неуживчивый характер и плохие манеры. На полном серьезе!
Вскрытый труп отправляется в холодильную камеру, где, уже пронумерованный, промаркированный и в главную книгу записанный, а также дактилоскопированный и
сфотканый, будет в течение месяца дожидаться своей очереди на захоронение. Дай бог, чтоб за это время его опознали. А иначе он пополнит картотеку «НМ НЖ» - «Неизвестный мужчина\\женщина», или сгинет, как очередной ИВАНОВ ИВАН ИВАНОВИЧ или какой-то ПЕТРОВ...
В углу кладбища для таких есть свое кладбище («Нахаловки»), где вместо крестов и памятников только таблички. На больших кладбищах, типа Таировского в Одессе, для них роют братскую могилу - и привет! Кстати, цены на копку могилы тоже разнятся и прыгают в зависимости от сезона: зимой за взрослую могилу вы заплатите чуть больше 1500 грн. А летом около 1000 грн. Умирайте лучше летом! Хотя летом услуги санитаров будут дороже: формалин и все сопутствующее бальзамировке ингредиенты понадобятся в большом количестве. Работы тоже прибавится.
Само патологоанатомическое отделение располагается почему-то всегда на задворках больницы. Еще меня умиляют милые цветнички возле крылечек и вокруг этого невеселого домика. Старые здания устроены очень продуманно - живые никогда не пересекаются с мёртвыми. То есть вход в лабораторию и к экспертам будет расположен немного в стороне от входа в секционную.
Внутри морг напоминает немного операционную: кафель, шкаф для инструментов, холодная чистота, на потолке бестеневая лампа, в центре зала - несколько секционных столов и несколько подсобных столов. Там обычно тюнингуют в последний путь и просто ждут своей очереди на вскрытие. Также присутствует еще множество мелочей, описание которых едва ли добавит вам аппетита. Рядом с секционным залом - холодильная камера (трупохранилище), где, собственно, и находится трупный материал (так называемся мы на языке патологоанатомов, когда мы уже умерли). Отдельно и обычно через коридор - комната экспертов, гистологическая лаборатория, архив и маленькая комнатушка для отдыха. Где-то в уголочке - отгороженный шторкой буфет, где можно перекусить, попить чая. Извините, но иногда бывает запара, а иногда сверхурочные ночные работы. Поэтому здесь стоит плиточка и маленький бытовой холодильничек с нехитрым закусоном.
Любителей клубнички хочу разочаровать - сковородок со свежанинкой и кастрюлек с супчиком из детских потрошков я не видел и не пробовал. Звонков по телефону, типа «Отложите мне пару кило печёночки детской и полкила вырезки» - не слышал никогда. Был, правда, звонок с просьбой пару дней передержать небольшую партию бананов в холодильнике, но шеф юмора не понял и попросил не звонить. Рассказываю об этом спокойно, но представьте себе старого меланхоличного еврея, которому сделали подобный гешефт!!!
Россказни о сладости человечины оставьте для Чикатило и Оноприенко.
По старым советским нормам на одного врача положено примерно до 150 вскрытий в год. Сложно, наверное, что-то планировать именно в этой сфере, но иногда, чтобы обеспечить доступ внутрь вскрываемого, за секционный нож и пилу берется сам патологоанатом.
Еще раз возвращаюсь к теме денег. Не будем кривить душой. Они есть, иногда большие. Представьте, как после пожара на стол вываливают останки чего-то обгорелого и зачастую непохожего на человека. Просто кусок мяса - без ступней, ладоней, с обуглившейся головой, лопнувшим от жара животом и вываливающимися кишками…
Матюкаясь и вспоминая всех родственников бомжа и не только его, а особенно матерей, «ритуалка» привозит «подснежника», а еще хуже бомжа, умершего где-то в подземных коммуникациях города, пролежавшего там неделю. Он сам по себе вонючий, а здесь добавляется тошнотворный запах уже не гниения, а разлагающейся плоти.
На моей практике был случай, когда привезли утопленника. Утонул он в начале лета. Поймали его рыбаки спустя полтора месяца. От него остался обмыленный кусок туловища почти без рук, ног, с остатками внутренностей и без головы – да, здесь бывает запашок. Но к нему быстренько привыкаешь и где-то через пару недель не замечаешь – ну, примерно как вы не обращаете внимания на музыку, которая бубнит у вас из компа. Представьте, что так у вас из компа бубнит… запах.
После вскрытия и необходимых биопсий лаборант заполняет протокол вскрытия и медицинское заключение о смерти. Его в ЗАГСе обменяют на свидетельство о смерти.
Не понимаю, почему так часто показывают санитаров морга, как алкашей, которые закусывают ну прямо чуть ли не на трупаке? Если честно, я из-за врожденного низкого порога брезгливости или по какой-то другой причине мог спокойно думать о котлетах и о том, что собрала мне сегодня жена в термосок на обед, заполняя во время вскрытия протокол. Слюни текли не от просмотра чьего-то ливера, а от мысли, что через часочек мои зубы вопьются в сочную отбивную, или я буду закусывать котлетами, и отнюдь не холодными, как грудь покойного. Впрочем, я обещал вам без гастрономических изысков. Хотя…
Пятый сон Веры Павловны
(почти по Чернышевскому)
Хотя…. мысль о вечеринке в стиле «мертвые не потеют» часто приходила в мой отнюдь не воспалённый мозг. Кстати, у меня есть не только сертификат от психиатра, который я получил взамен просроченной жёлтой справки (вместе с убедительной просьбой не приходить на прием к нему, т.к. у них и так дураков некуда девать). Есть сертификат и от нарколога, ведь я работал на «скорой», и у меня есть допуск к работе с лекарствами из списка «А». Нет, я не алкаш. Хотя… Как говорил герой «Покровских ворот»: «А кто не пьёт?! Покажи!». Ладно, опустим мое тёмное скоросволочное прошлое (тем более, что о нём вы можете еще раз прочитать в первой части).
Представьте – вечер… Закончилась смена, и все пошли по домам. Больница укладывается спать. В палатах гасят свет. «Спокойной ночи...». Только не спит морг. В секционном зале горит приглушенный свет. На столе – труп молодого парня. На чистом белом животе разложены суши. На груди - мои любимые роллы с лососем. В районе диафрагмы уютно разместились темаки с угрём и морскими гребешками. Мелкие рыжие волоски на животе напоминают водоросли, где спрятались тигровые креветки; еще чуть ниже (но не там, где вы подумали… там пошло и невкусно!) – тонкатсу из креветок. В пупке – васаби - острый японский хрен. Ну, как вам натюрмортик?
Рядом на приставном столике - мини-бар. Из напитков - абсент (а что ещё могут пить ЭТИ?). В почкообразном лотке - горка кокса.
Гости в вечерних платьях, мужчины - во фраках. Пахнет дорого: большими бабками, дорогим парфюмом, сигарами, канабисом и развратом. О, этот сладкий запах разврата! Гости размещаются вокруг фуршетного стола - трупа молодого парня (у девушек - суши скатывается с сисек - пробовали, но не понравилось), хотя парень тоже немножко неэстетичен. Но многим девушкам нравится. Негромко звучит этническая, а лучше джазовая музычка. Гости переговариваются шепотом. Смеяться не возбраняется!
Тема вечеринки – «Поэзия Игоря Северянина»:
«Как часто красота уродна
И есть в уродстве красота...
Как часто низость благородна
И злы невинные уста...»
Вот какая-то парочка пытается уединиться в углу на каталке. Кто-то рассказывает пошлый анекдотец. Раздается взрыв смеха, и внезапно все как по команде затихают. Эхо разносит обрывки смеха по закоулкам. В тёмных уголках чуть-чуть мерцают души умерших... Они похожи на легкий туман, а точнее на легкую темноту, которую часто можно увидеть, когда вечер плавно перетекает в ночь. Души умерших недоумевают: кто и почему тревожит их покой?! Перелетают с места на место. Не очень-то они привыкли, чтобы их покой тревожили. А особенно таким хамским поведением. Их недовольство легко можно заметить: гости время от времени оглядываются и вздрагивают, когда по открытым частям женских тел, а у мужчин по лицу и особенно сзади по шее проносится слабый ветерок, а точнее, просто легкое дуновение. Всем на секунду становится не по себе. Но добрая рюмка абсента сглаживает неудобства и устраняет страхи… Легкий мандраж списывают на пикантность обстановки.
Чаще здесь (в морге) спокойно и тихо. Что за воскресенье сегодня такое невразумительное?! Из магнитофона слышится песня какого-то Шнура: «А мы живём для того, чтобы сдохнуть…». Гости нетерпеливо ждут горячее... На горячее свиные (?!) рёбрышки, печень по-строгановски (Строганова не жалко?). Из горячих закусок – мозги в пивном кляре…
Занавес.
Эпилог
…Как-то в середине зимы я пришел на смену чуть раньше: не успел распечатать все протоколы, и гистология не вся была описана. В общем, обычная была запара - так бывает после выходных, когда набирается много трупного материала. Так вот: я, придя раньше, удивился, что наш скорбный домик выглядит… ну как-то бодренько: везде горит свет, а сигнализация снята. Дверь не закрыта. Открываю тихонько дверь и слышу голоса нашей санитарки Светы и мужской голос («Неужели Муз?!» - отгоняю от себя эту дикую мысль! «Сама придумала - сама поверила!» - иронично останавливаю себя любимой фразой).
В секционной за моим (!) лаборантским столом сидит наша Света. Кивает мне в приветствии:
- Прикинь, Валетиныч!.. – Светка выдыхает тонкую струю сигаретного дыма - («Пьяная, курит в секционке, посторонние в зале» - считаю я её залеты). - Вчера я осталась в ночь: днём запара была: два СМЭшных* и по больничке три свежака; да подхалтурить добрые люди дали - сделать морду** одному жирному клиенту*** Ну, працюю я тихонько себе. И тут звонок в дверь: ритуалка привезла бомжика, и парни, когда заносили, ворчали, что он так на морозе замерз, что разогнуть они его не могли. Так скрюченного и бросили мне не пол. Я попросила их переложить его на каталку, чтоб завтра резать было удобнее. В общем, тружусь себе как всегда… - она на секунду замолкла. - Ну да, да! Что ты на меня так смотришь?! Взяла немного алки для бодрости духа и шоб веселее было. Одна я здесь, – всхлипывает Светка. - Одинёшенька… Сиротиночка!
- Оставь свои пьяные сопли и по делу говори, – прерываю Светку жёстко. Хм, я сегодня суров и конкретен.
- Ну, так я и говорю… - она выдыхает смачно дым в потолок и прикладывается к почти пустой бутылке дешевой водки. - Отогрелся мой миленький! Я чуть не родила, когда он заворочался на каталке!
...Не знаю, как вам эта история, но я просто прозрел с такого головотяпства. Отправили живого человека! Пусть даже бомжа! В морг!!! В общем, утро было подпорчено скандалом, милицией, главврачом и многими карами и неприятностями, которые изобильно полились на всех, кому «повезло», и кто подвернулся под руку.
А тут из родильного принесли трупик новорожденного, и пришел неонатолог. Решили начать вскрытие с ребенка. Пьяная Светка схватила узелок, в который было завернуто тельце ребенка, и как-то так его шваркнула об стол, что в трупике что-то пискнуло (или мне так послышалось). Быстро сделав надрез, Света отошла в сторону, дав дорогу патологоанатому и врачу-неанотологу. Шеф, хмуря брови и бормоча ругательства на идише, осматривал внутренности ребенка. Я сидел за своим столом, протокол почти весь был заполнен, оставалось лишь вписать причину смерти младенца. Шеф переговаривался с коллегой и струшивал пепел от беломорины внутрь детского тельца. В груди у меня что-то пискнуло, как у того новорожденного. Сердце кольнуло дважды.
- Света, зашивай и давай минут через 15 минут готовь следующего, - буркнул шеф, сдирая на ходу перчатки и фартук.
Я захлопнул журнал и рванул на улицу. Ночью был мороз, а сейчас с крыши капало: оттепель. Капли падали на мою дурную голову и за шиворот пижамы. Я стоял в тапочках в сугробе и не чувствовал холода и мокрых ног. Впервые (!) за три месяца меня рвало – прямо на белый снег. Не обращая ни на кого внимания, не глядя на мужчин, вышедших из приехавшего за заказами катафалка, никого не стесняясь, я хватал руками чистый снег и заталкивал его в рот… И ждал, когда холодная влага хоть немного принесёт успокоение, но рвота фонтаном рвалась из меня...
Минут через десять я немного отошёл и успокоился. Глянул на всех свидетелей волчарой. Ко мне подошел мужичок с каким-то вопросом («С кем поговорить, да как забрать… а то время идет, а труп не отдают…»). Человек глянул мне в глаза и осёкся. Понял, что мне не до вопросов. Развернувшись на месте, я на нетвердых ногах поднялся по ступеням и ТАК хлопнул дверью!!! Мне показалось, что кто-то проснулся в холодильнике. Сердце опять заныло... неприятно и как-то тянуще больно… Вот правильно описывают такое состояние: как будто иголку в сердце вонзили.
Вечером, сдавая ключи на вахту и ставя на сигнализацию морг, я зашёл в терапию - просто померить давление: башка не переставала болеть с утра, а острая игла больно колола сердце. Вызвал дежурную сеструлю, и она, увидев меня, побежала за врачом. Тот моментально велел делать кардиограмму, а санитарка уже тянула каталку (но не голую и холодную, как у нас в морге, а накрытую хрустящей - отметили мозги! - простынью). Из кардиологии спустился дежурный врач, стал задавать мне вопросы. Впрочем, отвечать на них мне всё больше не хотелось. Боль постепенно уходила, иголки из сердца достали: трамадол начал действовать.
- Микроинфаркт. С этим не шутят. Тебе же еще тридцатника нет! Бухать надо со всеми, а не целку из себя строить, – сердито выговаривал доктор.
- Да не строю я из себя Светку! - попытался я хоть немного отбрыкнуться.
- Смотрите: почти мертвый, а еще трепыхается. Откуда такой умник?!
- Из морга!
- Второй за сегодня… Не слишком ли много морг стал возвратов давать? Что, терапия совсем лечить разучилась? - хохотнул дежурный доктор.
Покачиваясь на наркотических волнах или на неровностях пола, я медленно поплыл на каталке куда-то внутрь больницы. Двери хлопали, впуская и выпуская меня, и я уже устал считать повороты. Главное, что я ехал (это точно!) в противоположном от морга направлении. Значит, я еще жив! И значит, я еще поработаю, черт побери!!!
«Врачи привыкли,
Что сегодня мертв,
Кто жил вчера и танцевал когда-то.
Звонили в морг. Ответил
бодрый морг,
что не свободна ни одна каталка»
(Белла Ахмадулина)