Отцветает твое лицо…
отцветают колени… локти…
Тот, кого ты зовешь отцом,
отворачивается с воплем.
Отворачивается потому,
что не может смотреть бескровно,
как ты медленно входишь в тьму,
что целует всех — поголовно.
Ты ж в (зачитанных) черновиках
отцветаешь не вся…(не сразу) —
оборачивается: ты как?
кувыркается страх в зрачках —
разбивает хрусталик глаза,
что пасется во тьме давно,
и скребет липкий ужас с кожи,
ожидая, когда чумной
зверь придет,
приберет,
догложет
ту, которую столько раз
выводил из огня и тлена.
Покрывается пленкой глаз,
чтоб не видеть, какую цену
платишь ты за еду и кров(ь)
в этом тронутом болью теле…
Отворачивается
без слов —
не смотреть!
У твоей постели
не ловить тебя в молоке
одеяла — тревожным взглядом!..
Тяжелеет невдалеке
волчий куст ядовитой ягодой.
Он подносит к губам сухим
капли сока в слепом бессилье —
просыпается зверь,
а с ним
просыпаешься рядом ты
и —
просыпаешься в кузовок
недоспелою земляникой…
Промерзает землею бок,
тот, в который он смерть прохныкал.
Но, уткнувшись в его плечо,
провонявшее за ночь псиной,
ты почувствуешь: горячо! -
оглядишься — нет зверя,
сгинул:
у постели отец сидит
и читает тебя…
читает…
и в зрачках его жгучий стыд...
и любовью всё зарастает…