Его впервые в октябре мы холодной манною с небес могли принять, но лишь на время, и вскоре он опять исчез. Нет больше снега в Петербурге, и не найти его в Москве – здесь только грязные окурки лежат на выцветшей траве. Но если верить гидромету, снег есть в Норильске и в Ухте, где ничего другого нету, он есть в Инте и в Воркуте. В Хабаровске и в Магадане лежит он, взятый под конвой, и вообще восток весь дальний укутан снегом с головой. Рассыпан щедро он вдоль БАМа, где лишь бараки да столбы, и где какой-нибудь Обама и месяца не прожил бы. А нам, как это ни обидно, не поиграть со снегом всласть. Причина, в общем, очевидна: решила нынешняя власть не только оппонентов, но и его упрятать в лагеря (а снег, по сути, основное завоеванье октября). У снега множество изъянов, он не умён и не речист, но круче всех алексанянов, поскольку он кристально чист, а чистота страшнее смерти всем тем, как их ни назови, чьи руки до подмышек в нефти и до локтей почти в крови. Мы называем их конторой, где форму носят без петлиц, и представители которой по штату не имеют лиц. Они пришли как оккупанты несчастной родины моей и повернули вспять куранты (туда, где было им милей). Но мы отнюдь не жаждем мести, и оттого-то не досуг нам всё-таки собраться вместе и перевешать этих сук. Мы тонем, мыслями рассеясь, в рутине повседневных дел, а за окном всё та же серость, однако день пока что бел. И даже если снег до срока у нас отняли втихаря, в тоске-печали мало прока, и потому-то верю я: когда-нибудь, пусть не сегодня, настанет радостный момент, и дети слепят в подворотне округлый снежный монумент.