Обложиться телефонными трубками, Словно трупами родных голосов. И утешиться объятьями грубыми Беспардонно зарифмованных слов. До рассвета обречённых на царствие По кладовкам теремов и лачуг. Благодарствую, судьба, благодарствую, Что не кровью, а словами плачу. Пустомелием, на пустоши скроенном По лекалам недоношенных дней: Семицветиками, пинтами, тройнями – От пророчеств, истин `и ахиней. От безделия, безветрия, безвести. От заплатанной, с чужого плеча – Долговязой краснобаистой бестии, Что по швам готова, вторя ночам. Мне досталась. И владею, и барствую В длиннополой, не считая прорех. Ах, какое же изящное варварство Сотворил хмельной портной (имярек). И не греет толком. И не избавиться – Не готова к вольной жизни душа. Да и в этом барахле – раскрасавица, Мёды пьёт из золотого ковша. Да юродствует потом, малахольная: Всё пытается отречься: «Мала!». И тревожит небеса колокольными, И святою ей – с грехом пополам. И глядят из-за окошек на тёмное, Колобродящее, рвущее тишь Многословицей своей веретённою, На полтона уловимое лишь. На девятый. Где довеском – две тысячи. Мне и в сорок отбрехаться от дат. Между рёбрами – клокочущий – высечен Неприкаянный багровый закат. Не торопится, лишь глуше и медленней, Да поглубже от купцов и зевак. А недели всё бегут за неделями. Да и стоят без алтына пятак. Я отмаюсь, отмолюсь и на новое – Неизвестное, чужое житьё. И какою там прикроют понёвою? Или снова обрядят не в моё? Покрывала не тонки, хоть и сечены – Антикварные. От Евы Адам До блевотины вкусил человечины И раздал сие богатство словам. Мне паршивое досталось – не гладкое. Так и лезет козырять на рожон Кракелюрами на кожице лаковой. Вот и хвастайся в людской, и пижонь. Там оценят, не прибьют за негодное. И от жалости раскрасят в лубок: «Царь с царицею. Гульба новогодняя». Да и копий ещё снимут с пяток. А не жаль в канун кончины и праздника. Да по пьяни. Да ещё из горла. По традиции – недолгая паника. Панихида (покороче). Зола. Да и пригоршнями полными, слышите?! Да полнее! Да сильнее кидай! Пусть истопчете, но вдосталь надышите – Этой бражины хоть на год тогда. Говорить не мастаки. Все – молчальники, Если корчится, но, сука, жива. Опечалили, отшили, отчалили. И сиди – перебирай кружева. И от каждого звонка – как от выстрела. Много шума. Много боли. И смерть. Так и тянутся за женщиной исстари Эти простыни антоновских смет. Барахлишко не казённое – божие. Заворачивайся в кокон. Дыши. Ясноглазая, твоя, тонкокожая, Головою припадая к изножию Холодеющей, голодной тиши…