Глубокие сумерки пахнут лавандой и мятой,
С дыханьем вливая покой в ошалелую грудь.
Звенит тишина. Из травы, мотыльками примятой,
Белесая дымка тумана готова вспорхнуть.
Совсем далеко, над вершинами дремлющих елей
И пухлыми кронами только разбуженных ив,
Рождается месяц. И в сердце гудит еле-еле
Какой-то тягучий и малознакомый мотив...
Не смея опасть полусогнутым кругом объятья
На узкие плечи, теряюсь в полете минут.
Стою и молчу. А безликие тени, как братья,
Меня донимают и в бегство пуститься влекут
От этих спокойных мерцаний в квадратиках окон,
От бело-сиреневых запахов томных аллей...
Влажнеют глаза то восторженно, то одиноко.
И сердце гудит с каждым новым ударом странней.
Зернистые сумерки вянут... Все выше и выше
От сонной земли улетает полночная дрожь.
И глухо царапают воздух летучие мыши,
Как голос, которым любимого – не – позовешь…
Цепляюсь за шторы, но руки – слабеют уныло,
Опять изменяют и падают грузно по швам.
О, сколько бездарных стихов я другим посвятила
И сколько молчанья ссудила, опять же, не Вам!..
Иссиний и черный ложатся на донышко взгляда,
И слезы кровавит луч месяца: тонкий и злой.
Простите мне то, о чем знать Вам, как будто, не надо,
И то, что на сердце так давит своей немотой!..
Курносая хмарь растянула свой морок спесивый,
И теплится курево перьев и ладана за
Недвижными чащами полузасохшей крапивы...
И я – закрываю – глаза…