Что смеетесь, красивы-юны, обтянув в D&G крестец? Это юмор такой, июльный, черный-черный такой, пиздец. Впрочем, смейтесь, плевать, до фени, - открывайте пошире рот! Вон, смотрите-ка – чей-то веник затянуло в водоворот. Ай, не мой ли то? Мой? Не важно…
Как я жил себе, не тужил, ни особенной к жизни жажды, ни тебе перерезов жил, без причудливых заковыков, проявляя не к месту прыть… Тот, кто Выше, – не слышал криков, лишь молчание (может быть).
Так и шло все своей стезею, и кривою была стезя... Умывался рассвет слезою, если мир говорил «нельзя», отлагались в подкорке карсты, память резало на пласты, но звезда наводила бластер и сжигала мои мосты в поднебесье и в подземелье… Обрубив под собою сук, я считал что душа емелья сыщет много счастливых щ… сук, не хватает, порой, ума лишь, да истлел, к ебеням, бычок…
Ты же, Господи, понимаешь…
Я не буду... Молчу.
Молчок.
Вроде, кажется - дело к ночи, бросил удочки и лови: вышел, выбрал, упились, кончил, по большой, как всегда, любви. Кто тебе, там, мосты сжигает? Сопли выпустил, что камедь... Ну, не эту? Смотри, другая… Так иметь или не иметь? А потом – подбивай потери, только рожки-то не коровь…
Эх… Кровавая шлюшка Мэри постепенно проходит в кровь - эта блядь изнутри ласкает, маникюром скребет кишки, но находит тоска такая - хоть возьми и себя сожги…
Вот стою я - говеный голем на дрожащих кривых ногах... Декапромильки алкоголя соблазнительно гложут пах - прямо страсти по Артарксерксу, но ему-то Ты выдал скво… Дело, правда, совсем не в сексе, да и нету здесь никого...
Просто я же - подросший дядя, и такую несу хуйню… Это, явно, в грудине дятел пристрастился стучать по пню. Вот долбил бы он, что ли, реже – я бы, видимо, выжить смог… Так и тянет: возьму - отрежу, и не то, что бухой Ван Гог… Мне молчание выйдет боком, до усрачки к нему привык...
И порвет альвеолы окон, жаль - не будет услышан Богом,
человеческий
страшный
крик.