Иду по нью-йоркской улице быстрым шагом, а впереди ковыляет дед лет эдак 150 или чуть старше, толкая перед собою «ходунок» (металлическую раму с сиденьицем на колесиках, специально для людей с опорно-двигательными проблемами). Когда я с ним поравнялась, он довольно ловко схватил меня за рукав и молча стал показывать, что ему надо помочь закатить этот ходунок на тротуар. На мои попытки заговорить с ним он не реагировал, только еще отчаяннее жестикулировал. Пока я возилась с ходунком – приметила четыре ряда советских орденских планок и сообразила спросить ПО-РУССКИ: «А Вы не слышите или только говорить не можете? Если Вы меня слышите – кивните, пожалуйста!» «Зачем кивать? – удивился дед. – И что ты кричишь, я ж не глухой! Но я по-английски не говорю, а на русскую ты не похожа». (Что правда – то правда, похожа я не на русскую, а на своего папу, кто его знает, тот меня понял). «А что, - спрашиваю, - по-английски правда совсем не понимаете? И не пытаетесь?» И тут он усаживается на свой стульчик-ходунок и начинает долгое повествование. «В школе я с пятого класса учил немецкий. Потом в техникуме я учил немецкий. Потом четыре года на фронте – ну, не то чтоб учил, но ведь войну в Германии окончил, как-то надо было... то есть – опять немецкий» Я спешу, жду-не дождусь, когда он уже докатится до стандартного вывода про то, что «вот кабы это был английский – тогда другое дело». Дед продолжает: «А потом я поступил в вечерний институт и еще 6 лет учил немецкий» Я уже кошусь на часы и очень опасаюсь, что, несмотря на свой простецкий вид, дед сейчас расскажет, как учил немецкий в аспирантуре. Но нет, он переходит к главным выводам. Они несколько неожиданны. «И что я тебе скажу? – риторически вопрошает он.- Я ж таки его НЕ знаю!» И тут – о, Одесса! – следует главный вывод из всей истории: «Так вот, любонька, - говорит дед назидательно, - на то, чтоб не знать английского, я в этой жизни потратил гораздо меньше времени!» Я не пожалела, что остановилась его послушать! У нас в Питере такие не водятся...