В пять лет Антон чувствовал себя взрослым, и ему было стыдно гулять только во дворе. Но мама категорически не пускала его за арку на гудящий, залитый светом Московский проспект.
Настоящая беда, если кроме мамы никого нет, а она не просто Таня, а Татьяна Ивановна- директор школы - разве такую упросишь?
Антон был её маленькой, предельно точной копией: такой же востроносый, с жёсткими непокорными кудрями и огромными синими глазищами, полными неистребимого упрямства.
Ни мать, ни сын уступать не умели.
Антон становился и добр, и справедлив, если признавали его лидерство. А сиденье с малышнёй на замкнутом пятачке подрывало его авторитет.
Он из кожи вон лез, чтобы показать себя героем, но сделать это в тихом омуте дворика было чрезвычайно сложно. Едва ли не единственной возможностью проявить доблесть- была война с Чуркой.
Так прозвали башкирку, возникшую невесть откуда в нежилой сырой комнатушке их дома год назад, в 39…Она устроилась на обувную фабрику, где целыми днями натягивала заготовки на колодки. Руки её стали непропорционально развитыми, жилистыми, как у здоровенного атлета. Они казались пришитыми к хрупкой женской фигурке в пёстром платочке.
Очень забавно было стрелять из рогатки в её сумку,особенно, если она бережно тащила в ней яйца, бегать под ногами и орать: «Чур-чур-чурка!!!»
Взрослые чаще всего не вмешивались - башкирку считали существом другого сорта, почти животным, едва умеющим говорить по-русски.
Антон выдумывал против неё всё новые и новые гадости. Пик наслаждения наступал для него тогда, когда спокойствие оставляло жертву, и она начинала носиться за ним, извергая страшным голосом ругательства на непонятном языке.
Детвора собиралась поглазеть, из окон, хихикая, поглядывали жильцы - Антон неизменно был неуловим.
Мать беспощадно наказывала его за эти выходки, но Антон сохранял твёрдость:
-Будешь отпускать на Московский? Перестану.
Но мать не терпела условий, и всё оставалось по-прежнему.
До воскресенья 18 мая 40-года…
До воскресенья, когда Антон пересёк запретную черту, выбежал на проспект. Задыхаясь, выбиваясь из сил, он нёсся, толкая изумлённых прохожих…за «воронком», в котором увозили его мать.
Перед обедом она крикнула ему из окна, чтобы он погулял ещё полчасика. Антон стал делать ловушку для Чурки. Он привязал леску к кустику, кинул её вдоль дорожки, а другой конец был готов натянуть в нужный момент. Антон боялся, что башкирка пройдёт, когда он будет есть… Но домой ему больше не суждено было вернуться.
Чёрная машина. Люди в чёрных куртках. Мать в светло-голубом выходном платье, идущая с ними.
Она умоляюще посмотрела на сына, впервые он угадал в её глазах не приказ, а просьбу. Мальчик понял: мать не хотела, чтобы он приближался к ним.
Антон сдержался. Но, когда «воронок» стал выезжать со двора - не стерпел, рванулся и бежал, бледный, взмокший, бежал, пока не отстал…
Он вернулся во двор, поднялся к их квартире, но на двери висела печать, которую, как он знал нельзя трогать.
Антон спустился к песочнице и замер, присев на дощечку.
Кругом никого. Все разогнали детей по домам. Соседи, не здороваясь, стараясь не глядеть, скользили мимо.
Занавески в окнах дёргались. Антон чувствовал- за ним наблюдают. Одиночество окутывало, как холодные сумерки.
Приближалась ночь.
Антон продолжал сидеть, дрожа и совершенно не зная, куда идти. Жажда подкатывала приступами, мучительными и острыми, но куда страшнее было ожидание, в котором он тонул, задыхался, но терпел из последних сил.
Ни слезинки не проронил, не вздохнул ни разу.
Когда стал накрапывать дождик, Антон увидел, что к нему идёт Чурка. Идёт, гнёвно качая головой, прищурившись - теперь она легко расправится с ним.
Антон попытался встать, но ноги затекли и не слушались. Он прикрыл голову, потому что вспомнил, так учили старшие пацаны.
-Эй,- позвала его башкирка,- эй, Антон! Плюнь на всех. У меня чай есть, хлеб есть - пойдём что ли…
Напряжение лопнуло, и Антон, теряя сознание, упал в непомерно сильные руки, хранящие запахи незнакомой страны, мёда и цветов…