В Покровскую Слободу прилетели пчёлы – нездешние, индийские, с блестящими синеватыми крыльями. Местный рыжий пасечник особо этому возрадовался, ибо он трепетно уважал пчёл. Хотя относился он к ним как-то подобострасно и по-лакейски: «Пчёлы-с прилетели-с, знаете ли-с…» Это он говорил аптекарям-алхимикам с набережной улицы. Будто догадывался, что мёд они используют для поиска панацеи и философского камня – тайно, в подполье. Но они то ли не верили, то ли воображали глубоководное неверие и говорили лошадям орловской породы: «Но-но!». Залетные пчелы закусали до смерти троих захожих крестьян косарей из Псковской губернии. Но (опять но! Опять! О, Пандора искусительница!) рыжий пасечник тех крестьян нисколько не жалел. И причиной сему была вовсе не его извечная слободская меланхолия, а воспоминание – свежее как пахучая слива. Как-то гуляя болотцем забвения рыжий пасечник подслушал ненароком неосторожую гутарку тех крестьян-лапотников. Говорили они (точне онѣ, ибо сии хлебопашцы жители эона глазастых), что пришли они косить не траву, а звезды, а Солнце они срежут как яблоко, и упадет оно на зело небытия, а Луну погасят как фонарь. И наступит всеобщая вечная тьма. Местный – опять же покровский архипастырь Афанасий (в миру Прокоп Полузадов) отслужил за теми крестьянами заупокойный молебен в церквушке-уздыхальнице, зыркая маленькими злыми глазками на икону Миколы Островитянина. Рыжий пасечник мизантропом не был. Вечерами он любил рассуждать о сочинениях Плутарха, говаривал, что Гиперборея – это вовсе не биом холода, а воплощение мирового зла. Но ему никто не верил. Односельчане особенно. Во время очередного прилёта индийских кусючих пчёл архипоп Афанасий бил в колокола – громко и протяжно, буд-то бы призывая Перуна разразиться молниями над унылой и сонной рекой Ра. Кто он, этот монах-недоучка? Неужели хромой маленький демон Кали-юги? Рыжий пасечник кроме пчёл любил выращивать синий лён и прясть из его мягких волокон нить судьбы. Ткань из сей пряжи получалась мягкая, тонкая, розовая. Настолько розовая, что труженица Авдофья (родом из заволокской чуди) восклицала: «Зачем?!» Многие в Слободе помнят о газете «Северная пчела», что издавалась в Невограде Ладожском отрядом писарей-всезнаек, но мало кто знает, что была ещё южная пчела - жужжащая, медоносная, живущая в кронах древ Громовержца. Южные породы пчёл более ветренные – воспитывал их не Борей, а Зефир. И мёд у них слаще, и целуют они сонные цветы наперстянки горячей. И гудят над ржавыми ключами от ризницы протяжно и музыкально, вовсе не так басисто, как их северные собратья-скудоимцы. Местные раскольники-староверы встречали залётных южных пчёл хлебом-солью притопывая ногами в такт звону луговых цветов-колокольчиков. Беспоповцы в сапогах-великанах – они то пчёл понимают знатно. Всяких, даже лохматых. Рыжий пасечник любил читать их увесистые тёмные книги, будто не читал вовсе, а плакал над канувшими в Лету годами псалмов.