Всю жизнь горел, звенел набатом
и изливал священный гнев,
боролся с ложью и развратом...
Как вдруг, внезапно заболев,
остыл до комнатных значений
и был положен в строгий гроб.
(Он не оставил сочинений,
хоть был прилежный мизантроп).
На панихиде, как обычно,
кого он клял запели вслух:
«Наш милый, добрый и отличный
коллега, родственник и друг!»
Внимая выспренним пассажам,
он зеленел до синевы
и холодел под макияжем
от возмущенья, но, увы:
сильна аидова десница,
и с залетейских берегов
возврата нет. Он молча злился,
но, зная каверзность его,
чтоб он в возвышенном запале
вдруг сгоряча не забрехал,
отпели, крышкою прижали
и – в печь, подальше от греха.