Гуляла Арктика теперь,
зимы особа,
как будто пухлый белый зверь
месил сугробы.
Глухая вовсе сторона,
тайга и ветер.
В Восток светилось три окна,
и два на Север.
В сенцах надуло по щелям
поземки спорой.
И он уже не помнил сам
здесь год который.
Иконой древнился большой
дом деревянный,
день, освященный серой мглой,
слепой и странный.
Комод, буфет, в углу диван,
в столе клеенка,
лекарства, ложечка, стакан
и посолонка.
И русской печки слабый плеск,
в оконце елка,
и красной Библии проблеск
на книжной полке.
Была такая коловерть,
он думал, дремля:
"Опять, наверно, ходит Смерть
по всей деревне".
Он в зеркалах совсем пустых -
один на свете,
похоронивши всех земных
за дестилетье.
Пустая, грозная страна
забыла солнце.
И только к полночи луна
сверкнет в оконце.
Несло неделю в буерак,
и в этой мути,
гроб занеся на катафалк,
вздыхали люди.
А снег то несся, то лежал
над этой бездной.
И трактор где-то рокотал,
но безполезный.