Тут некогда ползли коров стада,
а ныне лопухи и лебеда,
и ивы новые, парижские кокотки,
глядючи в зеркало на новые колготки,
хрустальных струй. Тут урожаю изобилью
ананьинцы смолой порой кадили.
Глухая глушь! Тут лось тропою древней
смотреть в огни зеленые деревни
выходит по ночам, боясь охоты,
косясь на ели, сосны, горизонты.
У ржавой баржи дышит чуть волна.
В давно минувшее уходит здесь страна.
Где раньше грыз стальной, свирепый бес,
заполнил все новый, свежий лес:
и на песке, где строили завод,
теперь бобер плескаться поползет
там, где вертелись неусыпно краны,
в глубокие озера-котлованы.
Давно не бродят в травах у реки
с бичами хлесткими на конях пастухи
при заливных лугах пахучих, росных.
Уж одиноко только смотрят звезды
в воде дорожкой сине-золотою
природы царственной молчанье над покоем.
Туманным утром в тишине жемчужной
я не завидую живущим в царствах южных
индийских океанов; в джунглях темных
друг друга жрут и властвуют укромно
вампиры, змеи, скорпионы и вся нечисть,
И лезут ночью в дом, откуда невесть!
Их древа мира глупое безлистье,
и бред ужасных и несносных небу истин.
С звездой Полярною у нас над головами
мы брезгуем их многорукими богами,
титанов Хаоса, всей их смешною бандой
разбойников, их опиумной мантрой.
От этой мерзости нас упасла сама,
дезинфицируя, всерусская зима.