И на холмах печаль над мертвенной рекою,
великая пустынь, и холод, снег и дождь.
Лишь бакены одни, качаемы волною,
пока еще горят. Но все же для кого ж?
Давно движенья нет и пуст почти фарватер,
не то что 30 лет тому назад уже.
Мелькнет раз в три недели богатых черный катер,
уж некому кричать: "Эй, слева на барже!"
Унынье безысходное у русских нищих всюду:
кто спился, кто повесился, кто думает о том.
И бесов кружит рой - то злое Чудо-Юдо
бессонно сторожит и тешится грехом.
Один я остаюсь у перехода в вечное,
угрюмый же Харон не говорит со мной:
в громадном корабле все племя пребеспечное
в проржавленных трюмах возводит плач и вой.
И уж то не река, а море Средиземное
кипит огнем и серой, корабль сгибших душ
скрежещет и идет в обитель зла подземную.
Где царь тут? где плебей? вчерашний гордый муж?
Все стонет и кишит, вчерашнее кляня.
Неумолим Харон, он лоцман-рулевой
из-под густых бровей взирает в пыл Огня,
а там уж ждут нечистые всех в гавани толпой.
И с тем я век живу и не молюсь за падших.
Холодная вода бездонна у холмов.
Ни одного огня здесь у лесов опадших
вдали от сатанизма безбожных городов.
Наляпали там храмов роскошных, позлащенных
Сиона злые дети, Совдепа мертвяки.
В них благодати нет - лишь красные знамена,
и и из-под митр горят крысиные глазки.
Зло никогда не спит и не смыкает вежды.
Ничто тут не исправить: остави всяк надежду!
Певец, не пой ты песнь мошенникам двуликим,
и не взывай, Орфей, ты тени Эвридики.