«Господи! – сверлило у меня в голове. – Как же мы поедем? Мы же сразу попадем в полицию!».
Хозяин уже несколько раз осторожно выглядывал половиной лица из-за двери, ведущей на кухню, проверяя, свалились ли мы под стол или еще сидим на стульях. И каждый раз его половина лица в изумлении взметалась вверх и исчезала за дверным косяком.
- А теперь о главном, - произнес Николай Матвеевич, обсасывая свиное ребрышко. - Запомни на словах. Скажешь своему шефу, что та идея, которую он вынашивал, уже реализована. Так и скажешь: ваша идея реализована. Он поймет. Запомнил?
- Конечно!
- Твой шеф гений! Он эту идею еще когда предложил, но тогда его не поняли. Давай выпьем по этому поводу.
Мы выпили, и меня начала распирать гордость, что я работаю под началом гения. И вообще мне все стало нравиться. И эта таверна, и Николай Матвеевич, что он такой знаток и гурман, и бывший моряк-хозяин, что придумал такой уютный ресторанчик, и официант, который так лихо обслуживает. Дам ему русский червонец на чай. Вот возьму и дам! Скажу: «Сервис зер гутт!» и дам червонец. Жалко, что ли? Останется два червонца. На джинсы не хватит – так куплю мохер, пусть жена мне свитер свяжет! Зато официант меня помнить будет. Ишь как морду угодливо кривит?! А в душе нас, русских, ненавидит! Швайне райне! Хрен тебе, а не червонец! Мой дед не зря в Чапаевской дивизии сражался!».
- Слушай, а не плохо бы встретиться втроем: твой шеф, ты и я! - сказал пучеглазый осьминог из канатной паутины. - Где-нибудь на природе, под шашлычок, а? В сентябре у меня отпуск.
Я вытаращил глаза. Осьминог тоже пучеглазо щурился.
- Давай, за будущую встречу на родине под природу! - огласил осьминог голосом Николая Матвеевича и поднял наполненную рюмку.
Мы с ним чокнулись и выпили за родину и природу.
- Представляешь - вечер! – рисовал мне картину осьминог. - Солнышко садится. От речки тянет свежестью. Листья желтые на деревьях. И мы втроем возле костра. Хотя в сентябре еще тепло. А мясо для шашлыка надо брать только парное. Это все ерунда – мариновать в уксусе, майонезе или вине! И никакой соли. Только травы! Я знаю великолепный рецепт приготовления шашлыка по-китайски.
И осьминог принялся излагать мне рецепт.
Желтые листья и костер я еще представлял. Но вот себя на природе в обществе действительного статского советника - у меня не получалось.
- Можно еще стерляжью уху организовать, - пролепетал я, пытаясь восстановить реальность.
- Стерляжью?! – несуществующие брови осьминога взметнулись. – А стерлядь где возьмешь?
- Прямо из речки, - ответил я и захихикал: – У меня местные браконьеры на короткой ноге.
- То есть, ты с ними на короткой ноге? – Все щупальца осьминога скрутились вопросительными знаками.
- Короче некуда, - заверил я и попытался навести резкость на царскую корону.
Водки в бутылке оставалось на два пальца.
- Банзай! – кликнул осьминог по-самурайски.
Официанта как ветром сдуло. И через мгновение вынес маленький серебряный поднос, на котором стояли две крохотные пенициллиновые бутылочки.
- Бальзам! – повторил Николай Матвеевич. – Вещь целебная, настоянная на тридцати трех травах! Или сколько их там, не помню… Изготовляется только в Австрии. Но предупреждаю! Его нужно запивать хотя бы несколькими глотками баварского пива. Тогда ты почувствуешь истинное изящество его послевкусия.
Николай Матвеевич поднял вверх руку с оттопыренными двумя пальцами в виде латинской буквы «V» и официант снова исчез и тут же вырос с другим подносом, на котором янтарно отсвечивали два бокала с густой белой пеной, как два пасхальных кулича.
Я понял, что наступил апогей трапезы, но никак не мог сообразить, куда же наливать этот бальзам.
- Прямо из бутылочки, - объяснил Николай Матвеевич. – Держишь несколько секунд во рту, пока он начнет действовать на рецепторы языка и нёба, затем глотаешь, и сразу же, не отрываясь – пару глотков пива. Он, кстати, чертовски дорогой, этот бальзам, даже для нашего посольства.
С первого раза бальзам мне не удалось распробовать, наверное, я опять что-то нарушил в инструкциях, и Николай Матвеевич потребовал принести еще партию.
- Ну как? – пытливо заглядывал он мне в лицо.
- Бесподобно, - выдавил я, ощупывая в кармане три червонца.
«Дорого – это сколько?».
- Такого бальзама больше нигде в Европе нет! – гордо заверил Николай Матвеевич, будто он сам производил этот бальзам.
И опять разлил по рюмкам водку вопреки выстраданной человечеством истине - никогда не смешивать алкогольные напитки разной крепости. А если уж и смешивать, то только по восходящей экспоненте их крепости, как учил меня Толя Пучков, и ни в коем случае не по нисходящей. А Николай Матвеевич пил сначала «Каберне», затем виски, а потом уже водку. Это еще укладывалось в незыблемое правило. Но теперь мы начали пить бальзам и запивать его пивом, а после опять вернулись к водке. И опять бальзам!
Осьминог шевельнулся и мне показалось, он собирается обвить мое горло своими мерзкими щупальцами.
«Полиция вас заметит на первом же перекрестке, потому что на красный свет светофора вы даже не притормозите! – плотоядно промолвил он, вращая кровавыми глазами. – Так нажраться! И это в первую же загранкомандировку! Тебе, может, и повезет, и полиция только даст тебе пинка под зад и выгонит к черту. А вот дружка твоего, собутыльника, промурыжат в кутузке. Пьяный в дым за рулем, да еще в машине обнаружат наркотики или какую-нибудь другую хрень. А ты его одного не оставишь из ложного чувства музейной солидарности. Вот вместе и будете куковать, пока посольство ваше не кинется. А тем временем явится американский вербовщик с предложением сотрудничества с ЦРУ. И уже не важно, как вы себя поведете – твоей музейной карьере наступит хана! Побывав сутки в австрийской полиции – вам уже не будет доверия! А если еще сбежит и немец…».
- Твои туристы и твой немец сейчас на экскурсии в Хофбурге, - посмотрел на часы Николай Матвеевич. - Это бывший императорский дворец в центре Вены. Теперь там резиденция президента Австрии. Мы сейчас допьем водку и поедем туда. Я сам проведу тебе экскурсию.
«А куда же девался осьминог?», - недоумевал я, всматриваясь в Николая Матвеевича.
Лицо Николая Матвеевича было красным, глаза выпирали из орбит, и он был похож на того осьминога, только уже сваренного.
- Хельмут! – крикнул разведчик и опрокинул в рот рюмку с последними остатками водки.
Выбежал хозяин с какой-то амбарной книгой в руках. Он выражал явное облегчение. Флибустьер раскрыл книгу и учтиво преподнес ее Николаю Матвеевичу. Николай Матвеевич долго всматривался, помрачнел, а затем чиркнул в ней какую-то закорючку.
«Потом счет придет на Дунайское пароходство», - догадался я
Мне захотелось сказать хозяину что-то приятное и я вдруг выразился на чистом баварско-австрийском диалекте:
- Аллес зерр гут! Данке шен!
Лицо хозяина благодарственно расплылось, и он быстро затараторил в ответ по-немецки. Я все прекрасно понимал, но ответить не мог, так как в моем словарном запасе оставалось только «Хенде хох!», и «Ахтунг, партизанен!».
- Аувфидерзеен! – гаркнул я по-баварски.
После чего мы с Николаем Матвеевичем встали из-за стола и, не сговариваясь, отдали по-военному честь пирату-хозяину, синхронно щелкнув каблуками. И раскачиваясь, как два матроса с разбойничьего брига, мы покинули симпатичную таверну. Под зеленой аркой мы, опять-таки не сговариваясь, синхронно запели:
Хотят ли русские войны -
Спросите вы у тишины.
Но разведчик первым опомнился и прижал указательный палец к губам.
Свой автомобиль мы нашли сразу, чему я ничуть не удивился.
Николай Матвеевич стал тыкать ключом в автомобильную дверцу, не попадая в замочную скважину. При этом он тихо матерился. На нас стали обращать внимание прохожие, но услышав русскую речь, успокоились.
Мы, отдуваясь и икая, залезли внутрь, и Николаю Матвеевичу удалось со второго раза запустить мотор.
- Сейчас начали делать автомобили, которые не заводятся при употреблении алкоголя, - сказал он расстроенно.
- Как это? – удивился я.
- Ставят специальные датчики, которые реагируют на алкоголь. И они отключают цепь зажигания.
- И что же тогда делать?
- Не покупать такие автомобили.
Наше «Вольво» свирепо взревело, по-лягушачьи подпрыгнуло и вопреки действиям водителя плавно влилось в общий автомобильный поток. Так ведет себя собака, хорошо знающая повадки своего хозяина. Мы ехали к президентской резиденции, причем, кратчайшим путем, как заверил меня Николай Матвеевич. Его лицо все еще было бордовым, и я подумал, что дешевле разработать датчик, реагирующий на цвет. Но машину Николай Матвеевич вел исправно. Наверное, ему часто приходилось ездить в таком состоянии и у него развилась своеобразная рефлексия. К тому же в служебной характеристике Николая Матвеевича наверняка было сказано «При употреблении спиртных напитков контроль над собою не теряет». Такая запись была обязательной и для нас, всех тех, кто проходил спецкурс в Ташкентской школе и должен был отправиться в Афганистан.
Я пристально вглядывался в правую сторону дороги, высматривая полицейских, чтобы вовремя предупредить разведчика, и мы могли бы заблаговременно свернуть в какую-нибудь венскую подворотню. Но полицейских нигде не было. «Прячутся где-то в кустах, - подумал я, - чтобы неожиданно выскочить перед самым нашим носом и махнуть своим канальим жезлом».
И вспомнил, как в конце прошлого лета я мчал на своих «Жигулях» на юг Украины. Туда, где я появился на свет и вырос. Картины детства всплывали в моей памяти. Вот мы, босоногие мальчишки, после летнего ливня, гоняем по лужам металлические обручи проволочными крюками. Это целое искусство! Попробуйте покатать далеко такой обруч проволочной направляющей, да еще по грязи! Я свой обруч мог провести всего несколько метров, после чего он заваливался на бок. А вот Витька Джура по прозвищу «Котлета» мог катать его бесконечно! Причем, с разной скоростью. Он даже останавливался с ним на месте, и обруч не опрокидывался.
- Как у тебя получается? – спрашивал я с завистью.
- Проволоку надо правильно крутить, - отвечал Витька Джура, шмыгая сопливым носом. – У тебя крюк неправильный.
И пускался в какие-то непонятные технические рассуждения.
Сколько я помню – Витька Джура круглый год ходил в соплях. Но авторитет свой не утрачивал, благодаря своему старшему брату Шурке, который однажды в безлунную ночь подломил сельскую столовую, где съел весь запас котлет, предназначенных для сельских механизаторов, и стащил 17 рублей новыми деньгами – сумму неимоверную. Кроме прозвища «Котлета» он еще получил срок и угодил в колонию для малолеток. А Витька тоже стал Котлетой по закону ближнего родства. Шурка-котлета и Витька-котлета. Детский мир суров и беспощаден: если приговор объявлен, амнистии уже не будет.
- Нашо тоби тэ колесо? Ты уже и так весь в болоти! – сердито кричала с веранды моя мама, завидев, как мы с Витькой-котлетой готовимся к новому старту. Хотя на самом деле ее волновало другое. Как говорится, два яблока недалеко друг от друга падают…
А поздним осенним вечером мы с Витькой Джурой и еще несколькими пацанами сидели кругом возле костра и осоловело пялились на ленивые языки желтого пламени.
- Нехай трохи прогорит, - отворачивался от клубов едкого дыма Витька, утирая рукавом и слезы, и сопли.
В селе сжигались опавшие листья. Их кучки дымились возле каждого дома, но мы выбирали ту, что подальше.
Нас укрывало черное небо. Миллиарды мерцающих звезд молчаливо взирали на наши тускло отсвечивающие стриженные головы.
- Вот там Большая Медведица, - болтал самый младший из нас Лешка Москалев по прозвищу Москаль, тыкая пальцем в небосвод. - Батька показывал. Там в ней есть Полярная звезда. На востоке.
- Ты, Москаль, не знаешь, так и заткнись, - назидательно отвечал Витька. – Полярная – значит на севере! Будешь изучать географию, тогда узнаешь.
Москаля, несмотря на его мелкий возраст, мы ценили, потому что у него был аккордеон, какового ни у кого не было – перламутрово-зеленый с клавишами слоновой кости и иностранной надписью возле голосовой клавиатуры. Этот аккордеон привез из Германии его отец – фронтовик дядя Леня, тоже Москаль, в качестве компенсации за оторванную на фронте ногу. Аккордеон хранился на круглом деревянном столе в горнице, куда никто практически не заходил, поскольку все Москали жили напротив собственного дома в так называемой летней кухне. Когда дома у Москаля никого не было, он приводил нас к себе и впускал в горницу. Сколько я помню, аккордеон вечно лежал на том столе нетронутым, со стянутыми кожаной застежкой мехами, за исключением двух случаев: когда старшая сестра Москаля Алька выходила замуж и стол понадобился для свадьбы, и когда Москаль поступал в музыкальную школу. Музыкальную школу у нас открыл профессиональный музыкант, окончивший консерваторию, которого каким-то ветром занесло в наши края. Тогда еще никто не знал, что он пьяница, и больше полугода на одном месте не задерживается, и сельский совет тут же выделил ему дом и дал объявление, что в селе открывается музыкальная школа. Все мы от мала до велика записались в эту школу. Конечно же, Москаль тоже записался, поскольку музыкальный инструмент у него уже был. Дядя Леня, опираясь на костыль и обливаясь потом, притаранил свой трофей в сельский клуб, где начиналось прослушивание абитуриентов. Музыкант сидел за столом, по списку называл наши фамилии и карандашом отбивал такт о пустой двухсот граммовый стакан, а мы должны были это повторить. Почти все так или иначе справились, но, когда очередь дошла до Москаля, он не смог воспроизвести и половины такта - музыкальный слух у Москаля отсутствовал напрочь. Тогда отчаявшийся преподаватель взял аккордеон и заиграл сам, и я вам доложу, лучшей игры на аккордеоне я больше никогда в своей жизни не слышал. Дядя Леня сидел на стуле, опираясь подбородком на костыль, печально глядел в пустоту и его левая культя, обшитая штаниной, вызывающе торчала, как гаубица.
- В трактористы пойдешь! – сказал он после своему сыну. – На свадьбах бы играл да на проводах в армию, вот и была бы копейка! И в кого ты такой, тугоухий?.. Я пою, мать поет!..
Витька веткой разгребал костер и командовал: «Давайте». Мы вытаскивали из-за пазух картофелины, принесенные из дому, и бросали их на тлеющие листья. Витька сдвигал палочкой картофелины поближе друг другу.
- Мою в средину положи, - просил самый толстый в селе Павка Чинтай, подавая свой единственный корнеплод. Он проживал со мной по соседству, в том же государственном доме, который назывался «Домом доярок». Только у нас на пятерых было две комнаты, а Павка с мамой-инвалидкой, тетей Марусей, жили в одной крохотной комнатке. Отца Павка не знал. Да и никто из нас не ведал, кто был его отец и куда он подевался. Павке досталась только его фамилия – то ли корейская, то ли китайская. Зато он не носил прозвища: Чинтай да и Чинтай – чем не прозвище?
- Не сцы, Чинтай, - отвечал Витька. – Спечется твоя картошка. Ты хоть соль принес?
- Мамка дала только картошку, - обиженно сопел Павка. – Все прячет от меня.
- Конечно, - рассудительно тянул Витька. – Как от такого не прятать? Ты можешь сожрать даже соль без хлеба.
Москаль тут же заходился заливчатым смехом.
- А по шее, Москаль? – сердился Павка.
Я так увлекся воспоминаниями, что на скорости в 100 километров в час чуть не наскочил на дорожный знак «Ограничение скорости 50 километров». Какие-то болваны из дорожно-эксплуатационного управления установили его прямо на проезжей части, сунув его в ржавый колесный диск от КАМАЗа. «Что за черт? – удивился я. – Почему ограничение скорости? Ни населенного пункта, ни железнодорожного переезда, ни ремонта дороги…». Я минул это внезапное препятствие и на всякий случай сбавил немного скорость. Мое недоумение еще не успело минуть – как возникло новое необычное явление. Прямо из кустов лесопосадки, которые росли чуть ли не у самой обочины, стал выдвигаться полосатый черно-белый шлагбаум, похожий на железнодорожный. Он рос быстрее, чем китайский бамбук и вскоре перекрыл чуть ли не половину трассы! Я немедленно стал тормозить, иначе шлагбаум мог снести не только крышу моей «Копейки», но и мою голову. Колеса жалобно завизжали, машина припала к земле, взбрыкнула задом и замерла. Шлагбаум оказался перед самым моим носом, чуть ли не разнеся лобовое стекло. В моей голове зазвенело, а сердце бешено заколотилось. А шлагбаум развернулся вдоль обочины и исчез в кустах. Только теперь я разглядел там желтую коляску тяжелого мотоцикла. «Козел! – вспылил я. – В кустах прятался!».
Возле мотоцикла в форме сержанта дорожно-патрульной службы стоял новоросс, опираясь широкой задницей на сидение мотоцикла, и безразлично грыз семечки. Его полосатый жезл торчал наклонно из коляски и теперь напоминал ствол дальнобойной пушки. На меня милиционер не обращал никакого внимания. Очевидно, он твердо усвоил, что нарушители правил дорожного движения сами подносят ему свою повинную голову.
Но я не стал выходить из машины, а лишь опустил стекло правой дверцы.
- А ну иди сюда! – крикнул я громко и сердито.
Сержант вздрогнул, прекратил плеваться и стал недоуменно озираться. Но вокруг никого не было, кроме меня и его самого.
- Сюда иди! - повторил я еще строже.
Дорожный страж наконец сообразил и, сбитый с толку таким невиданным нахальством, двинулся к машине, прихватив и свою двухметровую дубину. В его маленьких глазках прыгала растерянность и любопытство.
Все новороссы имеют могучую корпуленцию, но этот выглядел особо внушительно – громадного роста, с мощной грудью и выпирающим вперед животом. Униформу для него, наверное, долго подбирали, да так и не подобрали, потому что его френч готов был расползтись по всем швам, а латунные пуговицы вырваться из петель и улететь, как выстрелянные из пращи. Форменная фуражка вообще не покрывала ему голову, а держалась только на одном его ухе.
- В каком полку служишь? – начал я, пока он не опомнился.
Он продолжал идти ко мне со своей дубиной. В другой своей огромной лапе он держал большой кулек, свернутый из газеты, в котором, оказалось, были не семечки, а лесные орехи. Их обслюнённая скорлупа висела по всему его френчу.
- С какой газеты скрутил кулек? – продолжал я наседать. – Из «Русской правды»? А там на первой странице всегда портрет государя! Ты понимаешь, чем это может для тебя обернуться?! Назад в тайгу свою поедешь! Опять в берлоге жить будешь!
Пасть медведя растерянно отвисла. Глубоко сидящие глазки тревожно забегали. Он ткнул поверх дверцы свой жезл и свирепо прорычал:
- Прокурор?!
По трассе один за другим промчались сразу три автомобиля со скоростью не менее 80 километров в час. Медведь заволновался и завертел головой. На его милицейской фуражке я рассмотрел кокарду в виде зажаренной курицы с разодранной на две половины головой. У французов государственным символом является галльский петух, у новорусских гвардейцев – раздавленная дорожным катком бройлерная курица.
- Так ты из гвардейцев?! Хорошенькое дело! Государство тебе доверило гвардейскую форму, жезл и… этот пост, а ты орехи щелкаешь!.. Музей искусств Российской конфедерации! – сурово произнес я и сунул к его пасти свое служебное удостоверение.
Медведь тут же уронил свой жезл себе на лапу. Кулек он тоже бросил на землю и орехи раскатились по рыжей траве. Затем дорожный страж торопливо расстегнул свою офицерскую сумку, когтистой лапой вытащил измятые купюры разного достоинства и протянул мне через окошко.
- Болван! – рассердился я. - Твое счастье, что я тороплюсь, а то я бы лично разобрался с тобой! Кто тебя сюда направил? Ты в Олимпиаде участвовал?
Милицейский гвардеец быстро закивал головой, опять полез в свою сумку и вытащил из нее золотую медаль Московской олимпиады. Он показал ее через окошко, и я разглядел на медали силуэт боксера.
- Постой-ка, - сбавил я тон. – А не ты ли в финальном бою супертяжеловесов нокаутировал в первом раунде на двенадцатой секунде самого Теофило Стивенсона?
Медведь опять радостно закивал. Его глаза торжествующе заискрились.
- Как же так… - я был сбит с толку. – Ты же был депутатом Государственной Думы… а теперь – этот ржавый диск на дороге…
Бывший боксер – тяжеловес сложил правую лапу символом «Рот-фронт».
- Севастополь! – рявкнул он, и ликующее искрение в его глазах сменилось жадно-захватническим.
- Дался тебе этот Севастополь! – Я был раздосадован. – Почему не жить здесь, в Курской области? Лес, в лесу грибы, ягоды. А в Севастополе жарко. Не климатит там тебе…
Медвежьи очи затуманились недоумением.
- Ты вот что, служивый… - Я старался выглядеть как можно миролюбивей. – Забудь про Севастополь. Крымские татары начинают возвращаться. Это их земля. А ты садись на свой мотоцикл, поезжай назад и убери тот диск вместе со знаком. И возвращайся в свой отдел. Скажешь, чтобы тебе подыскали другое место службы. В вытрезвителе, что ли… И передашь, что Музей все знает и проконтролирует.
В глазах медведя снова вспыхнул триумф.
- С-слуш-ш-шс-с! – по-военному козырнул он, подобрал свой жезл и, хромая на правую лапу, побежал к мотоциклу.
«Не приведи, Господи, их в Украину!», - подумал я, разгоняя свой автомобиль.
- Что за черт! – воскликнул Николай Матвеевич, возвращая меня в реальность. – Совершенно не узнаю район! Я тут никогда не был!
Я огляделся. Городской пейзаж сменился на загородный. По обе стороны улицы были красивые виллы и коттеджи с аккуратно подстриженными кустами и травяными газонами. Да, на центральную часть европейской столицы это не было похоже.
- Куда это мы заехали? – недоумевал разведчик.
Он стал крутить рулем то вправо, то влево, пытаясь выбраться из этого явно спального района, и мы в таком духе проехали еще несколько километров уже непонятно в каком направлении.
- Сейчас развернемся и поедем обратно, - сказал Николай Матвеевич. - С какой стороны у нас солнце?
- Может, посмотреть карту? – предложил я, начиная волноваться. – Карта есть?
- Карта-то есть. Но вот где мы на этой карте?!
Все же он остановил машину, открыл бардачок, вытащил из него карту и стал ее изучать.
- Ничего не понимаю! – сказал он. – Это будто уже и не Вена…
- На карте? – спросил я.
- На карте-то Вена! Мы никакой населенный пункт не проезжали?
- Вроде нет. Знака дорожного не было. Вроде…
- Вот и я не смотрел на знаки, - расстроено произнес Николай Матвеевич и достал из пачки сигарету. Он воткнул ее в рот, но тут же забыл о ней и не подкурил. Затем скомкал карту и сунул ее назад в бардачок.
- Ничего, выберемся и без карты. Сейчас кого-нибудь спросим…
Но вокруг не было ни одного прохожего. Только «Мерседесы», «БМВ» и еще какие-то буржуазные машины проскакивали мимо. И только впереди метрах в ста какая-то тощая старуха стояла у пешеходной зебры и тревожно озиралась по сторонам.
- Сейчас спросим у нее, - сказал Николай Матвеевич и решительно врубил скорость. – Надо успеть, пока эта старая стерва не перешла на другую сторону.
Он сунул в рот вторую сигарету и опять не подкурил.
Наше «Вольво» помчалось к старухе. Старуха быстро увеличивалась, и я понял, что мы уже не успеем затормозить. Я уже видел, как она взлетает над капотом нашего автомобиля, вращаясь, как тряпичная кукла, и улетает на стриженный газон какого-то бюргера. Но раздался визг тормозов, и я несомненно сам бы вылетел сквозь лобовое стекло на старуху, если бы не ремни безопасности. Я увидел перед собой ее абсолютно белое лицо с застывшим в глазах предсмертным ужасом.
Николай Матвеевич с двумя незажженными сигаретами во рту выбирался из автомобиля.
- Гуттен такт, фрау, - услышал я, как сквозь сон, его вежливый голос.
Сигареты выпали на землю. Разведчик их подобрал и неуверенной рукой сунул в нагрудный карман рубашки, после чего прижал руку к сердцу и выдал длинную тираду по-немецки. Прикипевшая к асфальту старуха, наверное, сначала приняла ее за предсмертные наставления. Но вникнув, зашевелилась и даже любезно заулыбалась. И наконец сама заговорила и что-то долго объясняла, указывая скрюченным артритом пальцем куда-то за горизонт позади нашего автомобиля.
- Надо разворачиваться, - сказал Николай Матвеевич, садясь в машину. - Интересная бабка попалась. Живет здесь с тридцать четвертого года. Сразу сообразила, что мы русские. Помнит, как мы Вену брали в 45 году. Говорит, что мы едем не в Вену, а из Вены, на Берлин.
- Как раз живет с того времени, когда Гитлер пришел к власти, - заметил я. - Может, даже была осведомителем гестапо.
Николай Матвеевич нахмурился. Ему не понравилась моя шутка. Получалось, что ему, русскому разведчику, пришлось прибегать к помощи бывшего агента гестапо.
- Хрен ее знает! - мрачно пробормотал он. - Мне надо было от Пратера поехать направо или налево, а я поехал прямо. Ничего, теперь мы на правильном пути.
Мы выехали на какое-то штрассе, минут двадцать ехали по нему, а затем вклинились в узкие улочки с высокими готическими зданиями. Меня интересовало, в какой степени опьянения находится сейчас Николай Матвеевич. Лично я после того, как мы чуть не задавили старуху-гестаповку, почти окончательно протрезвел.
- Все, приехали, - сказал Николай Матвеевич, припарковывая машину. - Вот Хофбург, вот памятник Евгению Савойскому, а вот стоят автобусы, на которых приехали ваши туристы. Жаль, что у меня не получилось провести для тебя экскурсию по дворцу династии Габсбургов. Проклятая старуха задержала…
«И слава Богу, что не получилось», - подумал я.
Так вот он какой, Евгений Савойский, в честь которого мой товарищ Анатолий Анатольевич Пучков назвал свою первую дочь! Надо будет сфотографироваться на фоне его и его лошади, а фотографию переслать Толе. Ему будет приятно.
- Николай Матвеевич, - сказал я. – У меня к вам просьба. Когда появятся наши туристы, надо сделать вид, что вы мой дядя, который работает в Вене. И мы должны на виду у всех распрощаться по-родственному. Иначе моя легенда прикрытия лопнет, как мыльный пузырь.
- Сделаем! – бодро ответил разведчик. – А потом я тебя отвезу на теплоход, по-родственному.
- Нет-нет, дальше я поеду на автобусе, - ответил я, внутренне содрогаясь от нашего недавнего путешествия. - Мне надо быть с туристами. Я должен разыскать своего подопечного, если он, конечно, уже не удрал.
- Не должен. Ефим же здесь…
Николай Матвеевич открыл багажник своего автомобиля и стал из него вытаскивать огромные картонные конверты и пластиковые пакеты.
- Здесь я подобрал небольшие подарки и сувениры. Все заберешь с собой. В конвертах – настенные календари, проспекты и прочая мелочь. Подаришь, кому захочешь. Вот этот пакет – лично для тебя. Здесь водка, австрийское вино, конфеты и разовые зажигалки с нашим фирменным брэндом.
Я вспомнил сотрудника российского торгпредства из Вены, который забыл на Белорусском вокзале сумку с шестнадцатью тысячами инвалютных рублей. У того тоже были в сумке разовые зажигалки.
- А этот пакет – передашь своему шефу. Смотри не потеряй и не перепутай. Там подарок для него и его жены. Передашь ему привет и скажешь, что в сентябре я приеду.
- Спасибо. Стоит ли? Вы и так много для меня сделали.
- Стоит, стоит.
- Вон уже идут наши туристы, - сказал я. – Пора приступать к сцене прощания.
Николай Матвеевич сгреб меня в охапку и размашисто по православному троекратно расцеловал. С высоты постамента и вздыбленной лошади на нас надменно смотрел великий австрийский полководец Евгений Савойский.
- Передавай привет моей сестре, твоей маме, - громовым голосом объявил Николай Матвеевич и стал вытирать рукой абсолютно натуральные слезы. – В сентябре, если Бог даст, я к вам приеду. А если что – то давайте вы ко мне! Прямо на дачу!
Только теперь я сообразил, что Николай Матвеевич все еще изрядно пьян. Я тоже обхватил его потную шею и уткнулся лицом в его волосатую грудь. А сам косил из подмышки, выискивая в толпе немца Шнайдера.
Немец устало плелся в самом хвосте туристского шествия. Никого из родственников рядом с ним не было.
- Эх, дядя Коля! Как хорошо! – воскликнул я обрадовано. – В том смысле, что я вас встретил! Мы с мамой заждались! Она мне все: будешь в Вене – разыщи дядю Колю да разыщи дядю Колю! А я ей – да где же я его искать буду? А вы тут как тут – прямо на теплоход сами явились!
- Да вот так уж вышло … Как говорится, гора с горой сойдутся.
Мимо прошла Оля. Ее ротик был приоткрыт, а глазки распахнуты, как тогда на теплоходе, когда она мне предлагала изменить Родине. Она таращилась то на меня, то на дядю Колю. Должно быть, в ее головке витали самые тревожные подозрения. Подымаясь в автобус, она споткнулась о ступеньку, упала и содрала себе колено.
Ефим, увидев нас, быстро все понял. Он даже не стал подходить, чтобы попрощаться с «дядей». Теперь у меня появилась надежда, что я еще смогу вывернуться.
В автобусе я рассказывал:
- Надо же, дядю встретил! Родного брата моей мамы. Семь лет не виделись! Располнел, еле его узнал! Работает здесь в торгпредстве. Зарабатывает себе чеки «Внешпосылторга» на «Волгу». А мне подарил календарь и водку заграничную. Да еще маме подарок передал. Правда, не знаю, какой. Сказал, что сюрприз.
- А как же он узнал, что ты на теплоходе приплывешь?
- Так оказывается, ему мама телеграмму отбила: «Викентий в апреле отправляется в круиз по Дунаю»! А мой дядя самых честных правил!.. Узнал, когда прибывает теплоход и сразу явился. Он здесь всех капитанов знает. И его все капитаны знают. А ну-ка, говорит, объявите по радио моего племянника!.. Да что говорить! Вы лучше приходите ко мне в каюту, попробуем, что это за водка такая, заграничная, которую мне дядя подарил …
Это предложение сразу вызвало гул одобрения.
- А вы с дядей похожи, - заметила Землечерпалочка.
- Правда?! А я думал, я на маму больше похож…
Все весело рассмеялись.
И только Оля забилась в угол на заднем сидении и притаилась там как мышка, почуявшая кота.
А на следующий день исчез мой немец.
продолжение следует