…Что вы знаете о своих соседях? О тех людях, которые не придут вам на помощь, когда вы будете орать во всю мочь «пожааар!! Помогите вынести детей!!»? Кто живёт за дверью, по которой вы колотите и пинаете, умоляя вынести ведро воды? Почему не отзываются те, чьи передвижения так отчётливо слышны?.. Про тех, кто у меня за стеной, я знаю много. Потому что их самих много; они громкие, бессонные, у них пара воющих братьев меньших. В общем, есть кому устроить пожар. Я услышала сильный запах гари, и тут же зашумели в подъезде. Я растерялась. Подъехала к двери, потом вернулась в комнату. Пора спасать имущество? Хотя бы сложить документы в сумку. Но как я их спасу, если не могу выйти из квартиры?.. Снова поехала к двери, и тут в неё застучали снаружи, женский голос истошно завопил «пожааар!! Помогите вынести детей!!» Я инстинктивно бросилась открывать и упала с коляски. Запах усиливался, из подъезда в квартиру заползал дым. Не люблю слово «колясочница». Павлик называл меня «колёсочница». Ещё он называл мою фигуру обезжиренной. Но даже в таком постном виде я тяжела для себя и забраться на коляску не могу. Едкий дым застревал в горле, голова закружилась. Когда мне становится страшно, я вспоминаю картинку из детской книжки: в море плывёт черепаха, на ней стоят слоны, на их спинах — земной шар. Это почему-то убеждает меня в безопасности мира. В дверь снова застучали, теперь меня звали по имени: — Анька, открой! Скорее давай, Анька!! — Да значит дома нет, уходим, — вмешался мужской голос. — Вот её уличная коляска, значит, она там! — Коляска? Инвалид что ли? Аня, если вы возле двери, отойдите! — и мужчина стал выламывать дверь. Я пыталась отползти на руках, но получалось только бестолково отжиматься от пола. А у мужчины всё получилось быстро; дверь поддалась и мощно шарахнула меня по голове. Адская боль. Занавес. Я очнулась от холода. Открыла глаза; вернее, один, на втором уже запеклась кровь. Перед одним моим глазом очень близко было лицо мужчины с аккуратной родинкой на щеке. Моя малая родина — так я называла её, эту самую родную папину родинку. Лет в пять учила с ним стишок для детсадовского утренника, «Малая родина — островок земли. Под окном смородина; вишни расцвели. Яблоня кудрявая, а под ней скамья. Ласковая малая родина моя». Но я тогда решила, что моя родина — это папина небритая щека. Сейчас он посадил меня на мокрую скамейку и куда-то побежал. — Папа! — крикнула я. Крикнула тихо, горло было как забитый дымоход. Очень болела голова. Мы с ним не виделись двадцать лет. Не удивительно, что не узнал. Девочка двенадцати лет и инвалид тридцати двух — две большие разницы. А он совсем не изменился с того кошмарного дня, когда я не смогла бросить маму и уйти с ним. Мама любила меня так же отчаянно сильно, как я папу. И она бы без меня умерла; поэтому я не могла умереть без папы… Одним своим глазом я увидела большую собаку; она легла возле моих ног. — Охранять, — подойдя к нам, сказал папа и поставил мои ноги собаке на спину. Не знаю, можно ли отморозить бесчувственные ноги. А сердце моё всё чувствует, и ему стало жутко холодно. Папа привёл ко мне собаку, из-за которой бросил меня когда-то. Сначала совсем маленькую, семилетнюю. —Аня, а ты хочешь собаку? — спросил он меня однажды. Видимо, я была его последним аргументом в их длительном споре. Мама собаку не хотела категорически. Папа мечтал о собаке много лет. И вот он ищет во мне поддержку. Мне семь; он — моя малая родина; я люблю его отчаянно. А он хочет собаку. — Если у тебя будет собака, ты будешь любить её сильнее, чем меня? Он мне не ответил. Растерялся, отвернулся, долго молчал. А через несколько дней ушёл. Мама привела меня из садика и сказала, что мы остались вдвоём… Черепаха уплыла, слоны ушли, мир перевернулся. Мне кажется, я тогда ненадолго умерла… А потом мне было двенадцать, когда он неожиданно пришёл и позвал меня жить с ним. Но я не могла бросить маму. Конечно, это не та собака, из-за которой он тогда ушёл. Но у неё мой папа есть, а у меня нет. Я хотела пнуть животное, пнуть как можно сильнее, чтобы ему стало хуже, чем мне! Я собрала все силы для пинка, и физические, и моральные. За девять лет моей колёсочности я ни разу так не жалела о неподвижности ног, как сейчас! Ударить рукой — нет, этого будет мало. Я должна пнуть собаку так, чтобы она отлетела, заскулила, как скулила я двадцать лет назад, закрывшись от мамы в ванной! Мне казалось, что даже головная боль отступила, не мешала собраться для удара. Откуда-то раздался папин голос: — Марс, рядом! — и собака аккуратно выбралась из-под моих ног. Мне показалось, что правая нога слегка пнула воздух в том месте, где лежал Марс. Или не показалось? Мимо прошёл папа; я успела услышать, как он говорил кому-то по телефону: «В шестидесятой вставить дверь, там юняшка одинокая неходячая». «Юняшка»!.. Не молодуха одинокая, что могло бы прозвучать намёком, а юняшка. Мне уже тридцать два, пап. Помнишь, когда мне исполнилось шесть — за год до твоего ухода — ты назвал меня «наш цветик-шестилетик»?.. Голова разламывалась и как-то невероятно громко гудела; я очень устала; замёрзла так, что меня трясло. Подошёл человек, бегло осмотрел мою гудящую голову, сказал куда-то в сторону «тут раненная». Кто-то сказал «она не может ходить», кто-то положил меня на носилки, чем-то укрыл, что-то вколол… Я пробыла в больнице два дня. Первый день не помню, весь второй день я плакала. У меня щедрая на закидоны судьба, как сказал бы Павлик. На третий за мной приехала Таня. Оставила тёплые вещи, ушла к врачу. Мне помогала одеваться соседка по палате. — Очень хочется спросить, о чём можно так долго плакать, — призналась она. — Вы кого-то потеряли? — Папу. — Сочувствую. Недавно? — Сначала давно, а потом недавно. — То есть сначала не на совсем, а потом… — Не знаю. — Ещё есть надежда? …Если ноги не отморожены, есть надежда, что они пойдут. Если папа живой — да, есть надежда, что он придёт… — Ну такая… Призрачная. — Хорошо, что не беспочвенная. Вернулась Таня. — Отравление, сотрясение, переохлаждение — всё средней тяжести, — сообщила она. — Почему-то вдруг надо записаться к кардиологу и есть смысл снова показаться неврологу. Иллюзий пока не строить, но показаться. Значит, я-таки пнула собаку, мне не показалось. Это какой же степени моя обида, что смогла раскачать неподвижную ногу! Если я всё-таки встречусь с отцом, я смогу его задушить. Обниму и задушу в объятьях. Меня оправдают, когда я расскажу, что пережила после его ухода. Про наши с мамой слёзы, про наши сиротские будни; про скорбные взгляды родни в нашу сторону на семейных праздниках. Про унизительную, показушно-подчёркнутую заботу учительницы. Про отчима и мамину заискивающую улыбку. Про непростительно раннее замужество. Про то, в конце концов, в каком экстазе я бросилась к окну, когда мне показалось, что я увидела папу!.. Мне даже добавят несколько незапланированных мирозданием лет жизни!. …Так что вы знаете о своих соседях? Знаете, в какой квартире живёт бросивший дочь отзывчивый мужчина с маленькой родинкой на щеке? Если знаете, пожалуйста, напишите дёгтем на его двери, что я его… простила.