Сидели чайки глупой цепью,
качался глупый апельсин.
В воде, пропитанною нефтью,
борта сверкали бригантин.
Брели случайные матросы
как Вавилон из разных стран,
цвели роскошнейшие розы,
дымил вдали слегка вулкан.
Вела осла старуха странно,
толпились, перли там и тут,
чалмы, и фески, и тюрбаны,
евреи, греки и верблюд.
А у заброшенного храма
кивнула мне вдруг под зонтом
одна роскошнейшая дама
вся в чем-то белом, кружевном.
Под кипарисами в отеле
под вентилятором потом
вдвоем в кафе мы с ней сидели
и пили, как ни странно, ром.
В сени балконного платана
в сережках грела бирюза,
и были глубже океана
ее зеленые глаза.
И было утро, было небо,
день первый, свет, и мол, и мель.
А быль все это или небыль
не разобрать уже теперь.