Сны… безумны, таинственны, тягостны и бредовы Отчего-то покоя опять не дают в ночи. Посещают незваными графа Эль. Эн. Толстого. Первым делом, как гром, некий голос с небес звучит: «Ну-ка перепиши 10 раз это всё – тогда-то Будет счастье тебе». И бумаг огромадный тюк… А потом вдруг как будто смешались все числа-даты. Граф на черной скамье. Судьи кто? Морды то бандюг, То настолько дремуче-убогая тупорылость, Что хотя христиане, и Бога от них тошнит. Хоть Фемида слепа, но руками еще прикрылась, Чтоб не видеть наверное столь правосудных гнид. Шорох в зале о векторах новых политтенденций. Дескать, турки… Убили посольство у басурман… Самолет. Нет, нельзя. Православны - непротивленцы. Как же Крым прихватили? Загадка. Молчок… туман… Тут же свыше приказ, значит, в жопу непротивленье. Ах, ну да… Ладно, кто враг народа? Тьфу, подсудим? Кто здесь раком не хочет стоять, падать на колени? Кто царю с профурсеткой рискнул приписать интим? Так ведь могут и Пу помянуть, да еще Кабае… Цыц, каналья! Заткнись, твою мать! Ты в подпитье, что ль? Пусть Фемида у нас и покорная, и слепая. Уши есть и у стен – столь свободная здесь юдоль. Входит с видом припадочной некая прокурорша С интеллектом кухарки, с замашками черных сот. Встал народ. Поклонился ей в землю, вполне восторжен. Речь толкнула – куда там графьям до таких высот Бабьей мысли придурошной – дескать, цензуру строже. Туже гайки, все дыры, откуда сквозит, заткнуть. Вдохновенность такая и патриотизм на роже – Ей еще б ко всему в руки дать Салтычихин кнут – Чисто родина-мать. Речь заходит о балаклавах. Что сменили давно исчерпавшие синь чулки. Посадить, дескать, девок, а то ведь зассал двуглавый. И, конечно, мочой всем холопам промыл мозги. Вот где корень всех зол – малолетки из Уренгоя. Их, конечно же, тоже скупил на корню Госдеп. Прям в утробах… А судей? Как можно, пардон, такое Даже думать? У них строгий пост. Лишь вода и хлеб. Разобраться с детишками. Хватит колоний-тюрем. А за детство счастливое скажут спасибо Пу. Дура лекс здесь де-факто, но лом еще тот де-юре. Так что нечего стадо смущать, искусив судьбу. Граф Толстой. Он же умер? Плевать, экстремист. С ИГИЛом Что ли связан?? Возможно, как знать, что за фрукт наш граф. Если надо - гуманнейший суд вынет из могилы. Процедура же. Надобно предупредить, что прав Никаких, что смолчит – все равно обратится против Подсудимого – здесь же не Запад, где дурачье, Педерасты и прочие. Как их назвать? Породе Самой низкой почеты сплошные - Бог весть о чем Дурни думают. Нет-с, не пройдет номер, здесь нельзя так. То ли дело у нас - вон судейка сколь мировой. Если граф – стало быть, при бабле. Нет, конечно взяток Здесь в судах не берут. И нигде… Отрыгнул конвой Перегарищем… Граф вспоминает свои страницы. И Россию иную, забытую черт-те где. Там, где ближе до неба гораздо, чем до больницы. И до Бога, чем к церкви. Шагает по пахоте. Пласт земли, словно лист, перевернут им вдохновенно. Этой нечисти нет, завонявшей давным-давно Петербург да Москву мерзким смрадом дерьма и тлена. Православного патриотизма. Тоскливо, но Граф спокоен, ведь совесть чиста, нервы - что канаты. Дело шьют. Подшивается стопятисотый том – И при всей плодовитости графу с пять жизней надо Накропать столько. Ну корень русских всех зол в Толстом – Знамо дело. За словом. Ведь гений здесь неприемлем. Поскреби – и отыщешь не сволочь, так дурака, Приговор: граф Толстой экстремист и безбожник. Землю Только из-за таких Бог не проклял вконец.