Я такой же как был, только весь в кулаке,
не хватает ладони на правой руке -
наказанье дано и так быть до конца -
она долго касалась чужого лица.
не дрожи - это я. Я на ощупь пришёл,
помня только одно - твоя кожа как шёлк.
Небеса-берега, города времена...
Что не видели мы, оттолкнувшись от дна?
Запекаются росы на чёрной смоле
и бесследно проходит Любовь по земле...
И шаги тяжелы, и нелёгок покров,
и качаются пальцы как стрелки часов.
Пусть скрипит колесо, мне-то что за беда -
у меня под ногами больная вода.
Так хотела лететь к ледовитым морям,
день и ночь помогать боевым кораблям.
Так хотела у чайки сверкать на крыле...
А теперь только лужа на стылой земле.
А учили меня летать
те, кто к камню прикован цепями.
А учили меня любить
с провалившимися носами.
А до неба не долететь,
и не полюбить до рассвета.
И не страшно ни пить, ни петь,
страшно знать, что не будет ответа.
Никого не виня и не помня почти,
я пишу для тебя - соберись и прочти.
Даже если слова размело на песке,
если соль на бумаге и боль в кулаке.
Пусть сочится в стекло крик ворон поутру -
мне не страшно совсем, будто я не умру.
Я такой же как был, только голос затих.
Покололся в лучину тяжёлый триптих -
укоризненный взгляд воротился домой.
Кто-то, помню, сказал. что ему не вервой
забирать нас с собой, уходя на покой.
и учусь я писать левой, целой рукой.
Пусть охрипнет архангел, крича "не греши",
поругаются дьяволы из-за души -
мне-то что за беда, я сижу взаперти,
головой шевеля, повторяя "прости".
По привычке нахмурясь, уходим на дно,
и не всё-ли равно... И не всё-ли равно...
Коготочком царапая в тесной душе,
ты не ведаешь счастья в моей парандже.
Птицелов поневоле - судьбой нанесло -
я бросаю на ветер своё ремесло.
Не дрожи, попрощайся и благослови,
глядя вслед мне царапни стекло до крови.
А учили меня любить
с провалившимися носами.
А до неба не долететь,
и не полюбить до рассвета.
И не страшно ни пить, ни петь,
страшно знать, что не будет ответа.