Были, конечно, на Руси и реки, которые текли с запада на восток и с востока на запад. Но такие реки на Руси не любили, считали их как бы неправильными реками. Русы называли такие реки Реками Лунного Камыша, бросали в них круглые белые камни и кричали при этом: «Солнце, очнись!» Варяги отказывались на таких реках разбойничать и молчали, когда меж их поймами, на суходоле и болоте волоком тащила по брёвнам их ладьи всякая сволочь. После крещения русы на берегах таких рек строили церкви исключительно используя белую глину, мешая её с соломой, и брёвна для таких храмов брали только кленовые, думая, что острые листья этих древ-отшельников защитят строителей от большеротых ушастых демонов. Даже Разин, которого трудно назвать варягом – слишком уж он иначе думал о замашистом топоре сильнорукого цареслужца – и то разбойничал исключительно в тех местах, где река Юл, которую чудь называла Рав текла исключительно с севера на юг, а те места, где она поворачивала на восток называл Водами Копыт Быка и запрещал там даже топить юных пленных дев-бусурманок, а не то что пить из таких рек воду и проливать в неё кровь плохих (по его мнению) людей. Владимир Красно Солнышко называл такие реки реками Рогниды, а Ярослав Мудрый говаривал о таких реках, как о реках Железной Шапки. Мстислав Удалой тоже такие реки невзлюбил горько и сказал как-то дружине своей: «Други меча! Лучше поискать городу Тмутаракани, чем владычествовать на берегах лживых рек!» Русский писатель Б. А. Пильняк (Вогау) (1894 – 1938), бывая на берегах таких рек, всегда выливал в их пресные воды стопку столичной палёной водки, приговаривая при этом: «Вечер густой прячет немые берёзы в корзину!»
Я ловил как-то в такой реке осетра (не буду упоминать название этой реки ночью – я пишу это эссе ночью, когда за окном царит тьма и силы зла всесильны). Со мной в лодке тогда был Рыжий Очарованный Странник. Мы поймали большого осётра с отметиной-шрамом на левом боку – по следам зубов мы поняли, что это была особа старая щука. Длиннорылый осётр жадно глотал воздух, хлопая жаберными крышками, будто хотел проглотить злую воровку дней Луну. Мы резали его белое мясо, как резали когда-то варяги круторогих быков славян и жарили на жадных языках костра отмашистые куски еды чумазых крестьян. Рыжий Очарованный Странник сказал мне, уплетая очередной ароматный кусок, приправленный индийским перцем и левантийским кориандром: «Волны этих рек грустят о русалках, которые покинули их воды и тину с тех пор, как повелители бронзовых ножей принесли на берегу одной из таких вот рек-сирот на тризне степного вождя – вора быков в жертву чёрного коня вместо белого быстроного жеребца…» Я поверил ему – с тех пор печаль не покидает меня. Я пишу только грустные песни. На Руси таких песнопевцем называли берладниками синей тучи, не давали им белого хлеба, а чёрный хлеб резали для них острым ножом – делая хлебу больно.