У двух лесбиянок глупейшие лица,
на травке зелёной ласкают друг друга.
И нет до них дела патрульной полиции,
когда объезжают участок по кругу.
Одна пылко гладит под юбкой другую
а та закатила глаза, скоро кончит.
Скульптурный амур уже глазки им корчит,
готовый пустить в них стрелу золотую.
С журналом в сторонке сижу на скамейке,
почти что напротив, все вижу детали:
одна носит платье под цвет канарейки,
другую прельщают браслеты с эмалью.
Вот та рыжекудра, а справа брюнетка
под парня подстрижена,
чёлка над бровью.
Семейную жизнь заменяя любовью,
оргазмом наполнена, будто конфетка
с ликером иль бренди. Себя разжигая,
по клитеру пальчиком водит в экстазе.
И ноги всё шире в ответ раздвигая
другая сомлела, как розочка в вазе.
Потом я узнаю, брюнетка-партнёрша
зарежет подружку от ревности давней.
О чём прочитаю в газетке скандальной,
что сунет мне в номер
под дверь полотёрша.
Отель мне дешёвый достался в Берлине,
нет денег на лучшее. Нет и не надо.
Писалось бы только, вина бы в графине
да девку хоть изредка с пухленьким задом.
Богатство поэта в довольстве немногим
от жизни капризной для божьего дара,
когда его зренье надёжней радара
восходит в зенит над обрывом отлогим.
Казалось бы, что за событье такое,
что две лесбиянки ласкают друг друга? –
а я уже вижу число роковое,
зрачки, расширяющиеся с испуга.
Тюрьма Маобит
спрячет в недрах брюнетку,
сырая земля труп подружки накроет.
И чёрный терьер её горестно взвоет,
и патина ляжет на крест и виньетку
так лет через двадцать, что имя сотрётся.
И только старухе с наколкой наплечной
ходить на могилу по просьбе придётся
за деньги тюремные грешницы вечной.
А пса уведет наркоман бесприютный,
чтоб деньги просить
на прокормку собаки,
на шприц одноразовый, место в бараке
и взятку полиции
на штрасс многолюдных.
1991 г., Берлин