Эту дверь я обнаружил в первые дни дежурства.
Моделируя по методу Пети Тестова преступную деятельность, я пришел к выводу, что террористы, гомосексуалисты или распространители провокационной газеты «Правда» вряд ли сразу окажутся на вокзале. Для начала им нужна какая-то база, где они могли бы скрытно сосредоточиться, внести последние коррективы в свои планы и уже оттуда начать действовать. А такова может оказаться и вдали от вокзала, не очень далеко, но все же вдали.
Я вспомнил, как Василий Борисович отправлял меня обследовать Дом железнодорожников, где должно было состояться торжественное заседание городского партхозактива по случаю годовщины создания Российской Конфедерации. «Внимательно все посмотри, - напутствовал он меня. – Особенно сцену, где будет сидеть президиум. Чего доброго, еще на голову свалятся листовки от «Голоса народа» или какая-нибудь другая хрень». Я изучил не только сцену, но вместе с заведующим клубом забрался на антресоли над сценой, где собрал на свои рукава и брюки почти всю паутину и пыль, скопившуюся там лет за десять.
Действуя аналогично, я забрел метров за двести от главного здания вокзала и с левой стороны первой платформы действительно увидел приземистое строение квадратной формы, идеально подходящее для конспиративного использования. Оно стояло в ряду других пакгаузов, но все же от них отличалось. Если ко всем складским помещениям был прямой доступ с платформы, то к этому нужно было спускаться с платформы по ступеням. К тому же в нем не было окон, а единственная дверь, выступающая над платформой примерно на треть, буквально сливалась по цвету со стенами и была практически незаметной. И если на всех дверях пакгаузов висели амбарные замки, на этой такового не было, не было даже дверной ручки. Я тут же спустился по ступеням. Дверь оказалась металлической, обитая деревянными рейками, выкрашенными каким-то недобросовестным маляром грязно-белой краской. Я вцепился пальцами за рейки и попытался открыть дверь, но она даже не шелохнулась под моими усилиями –была надежно заперта на внутренний замок. «Что еще за мавзолей на Белорусском вокзале?», - подумал я.
Безусловно, это должно было быть каким-то подсобным помещением. Может, складом, или кладовкой для инвентаря уборщиц или тележек вокзальных носильщиков. Но почему без окон и зачем надо было делать дверь ниже уровня платформы, что выглядело крайне непрактично? Странным все это было. Кто-то явно хотел, чтобы это помещение как можно меньше бросалось в глаза.
Я решил своими соображениями поделиться с Володей. Но Володя только отмахнулся, что тоже выглядело странным. Обычно он поддерживал нашу инициативу, даже если мы пороли абсолютную чушь, видимо, полагая, что мы своим неискушенным взглядом можем заметить то, что ему уже перестало бросаться в глаза. А тут вдруг полное игнорирование.
В следующее дежурство я опять пристал к нему с расспросами.
- Ты хочешь знать, что там находится? – раздраженно сказал он мне. - Что ж, я не против. Только сначала кое-что тебе объясню. Начальник станции Москва-Белорусская – родственник самого государя. Они женаты на сестрах. Свояки, так сказать. В кабинете этого свояка - портрет государя во всю стену, написанный народным художником России. – И Володя назвал фамилию художника, известного всей Российской конфедерации.
Репродукции картин этого художника печатались в школьных учебниках и на почтовых марках. Возможно, портрет государя в рейхсмаршальской форме, который я видел у Ленинградского вокзала, тоже был выполнен этим художником.
- Так вот, без разрешения этого родственника, -продолжал Володя, - никакие ключи, даже от каморки носильщиков, ты не получишь. Такие порядки он здесь завел. Хочешь заполучить ключи – иди сам к нему. Я не возражаю. Только предупреждаю: он нас не любит. А все из-за чрезмерной любви к государю. Когда государь уезжает с Белорусского вокзала, а такое иногда случается, этот родственник загодя пробирается в боярский зал, прячется за какой-нибудь колонной и ждет, когда появится государь. А потом выглядывает из-за нее и окликает государя по имени-отчеству. Ну, государь человек обычный, ничто человеческое ему не чуждо – вот и кидается с распростертыми объятиями. Как же, свояка на вокзале случайно встретил! И давай целоваться взасос на виду у бояр из Совета старейшин! Потом у нас неприятности с 9-м департаментом – почему допустили несанкционированное проникновение к охраняемому лицу, в результате чего произошла еще и трехминутная задержка отправки литерного поезда. Мы этому родственнику доходчиво внушали, чтобы прекращал свои вылазки. Пусть едет на Кутузовский проспект и там общается по-родственному. Только ему все по барабану. Полагал, что можно наплевать. И в следующий раз опять зовет из-за угла. Авторитет так свой поднимал. Тогда мы в очередной отъезд государя этого родича заблокировали в его же собственном кабинете и выпустили только через час после того, как отбыл государь.
Я представил, как Володя с Витей подпирают дверь кабинета шваброй, а потом еще устраивают под ней баррикаду из тележек вокзальных носильщиков.
- И что вам было? –спросил я.
- А что нам должно было быть? – удивился Володя. – Мы же его предупреждали. Государь, правда, спрашивал: «А где же мой свояк? Почему он меня не провожает?». Но ему сказали, что он в своем кабинете готовится к партийному собранию. Естественно, весь вокзал потом узнал, что произошло на самом деле. С тех пор он на нас волком смотрит. Ну его в баню! – закончил Володя и почему-то рассмеялся.
Такое объяснение меня удивило. Во-первых, Володя ни словом не обмолвился о загадочном помещении, а вместо этого рассказал какую-то притчу о здешнем начальнике, хотя и забавную. А во-вторых, кто же поверит, чтобы ключи от какого-то склада мы могли заполучить только с санкции высокого начальника, пусть хоть и родственника самого государя! Да ему и знать не обязательно, чем мы интересуемся и куда желаем проникнуть. Пусть хоть везде охрану выставит! Возникнет необходимость – от его собственного кабинета ключи добудем. Без его ведома и без его согласия. Потому что у него своя работа, а у нас своя.
Володя явно что-то не договаривал. Это только еще больше разожгло мое любопытство. Теперь я хотел непременно узнать, что же находится за таинственной дверью. Мне очень хотелось посмотреть на портрет государя, написанный знаменитым художником для кабинета главного начальника Белорусского вокзала, но за ключами к нему я все-таки решил не идти. Что-то мне подсказывало, что я их не получу. Я решил просто проследить за «мавзолеем». Кто-то же должен туда рано или поздно явиться! А уж если придет и откроет загадочную дверь, тут уж будьте покойны, я быстро окажусь рядом и найду способ туда проникнуть. Тем более что Володя никаких запретов мне не наложил. Наоборот, он фактически разрешил мне действовать самостоятельно.
Обходя перроны, я старался не упускать из виду странное строение, но оно все время пустовало. Вокзальная жизнь вокруг кипела, обслуживающий персонал сновал, как муравьи у муравейника, а к этому помещению никто даже не приближался, как к заколдованному месту!
Значит, к нему имеет доступ очень ограниченный круг лиц, рассуждал я. Буквально несколько человек. Возможно, только сам этот начальник и его приближенные. Интересно, что они там прячут? Конфискованный контрабандный груз? Европейские колесные пары?
Местные милицейские тоже знают о назначении мавзолея. Иначе и быть не может. Потому что ничего не бывает тайным вообще, а для настоящего розыскника – и подавно. Только от этого не легче. Если даже Володя, соратник по цеху, не захотел пролить свет на мавзолей, то милицейские будут молчать и подавно. Тут явно какая-то тайна черепахи Тортиллы. А золотой ключик пока не досягаем.
Знать о загадочном сооружении должны и обычные служащие вокзала. Те же носильщики, например, или уборщики территории. Да даже швейцар привокзального ресторана. Работая здесь годами, будешь осведомлен и не о таких секретах.
Но не обращаться же мне к носильщикам или швейцару! Носильщикам сейчас не до откровений, они грызутся за медведей, чья очередь их вещи везти, а швейцар наверняка является ментовским агентом. Небось, приторговывал из-под полы американскими сигаретами, на чем его оперативники прищучили и сделали своим информатором. Поэтому, только сунься к нему – сразу доложит своему куратору. Потому что я человек пришлый и на вокзале временный, а ему тут еще долго чаевые собирать.
В конце концов, я отбросил всех носильщиков, швейцаров, уборщиц и даже милиционеров и решил действовать через пожарных. Кому как не им известны все привокзальные здания и сооружения. А если даже не знают, то под предлогом проверки противопожарной безопасности они способны проникнуть в любое складское, даже самое тайное, помещение. И нет для них в этом преград и препятствий!
Мне рассказывал Толя Пучков, а ему в свою очередь рассказал его сокурсник, сотрудник Центрального музея, как три года назад в Москве по улице Чайковского загорелось американское посольство. Бог знает, почему оно загорелось. То ли американцы пренебрегали правилами противопожарной безопасности и курили в неотведенных местах, да еще по ночам, то ли проводка у них была старой – теперь уже точно не скажешь. Но вспыхнуло оно в ночи как факел, озарив Садовое кольцо. Не успела еще сработать пожарная сигнализация, как наши пожарные уже лезли по раздвижным лестницам на верхние этажи, где располагалась шифровальная комната – святая святых любого посольства. Американский посол бегал по восьмому этажу, требовал от пожарных немедленно убраться с суверенной территории и соблюдать какую-то конвенцию, но какая может быть конвенция, когда горит! Тушить надо! Американские морские пехотинцы вступили в рукопашную с нашими пожарными, но те, оказалось, не хуже их владели приемами карате и джиу джитсу. Из окон посольства уже летели толстые папки американских секретных документов, а внизу их подбирали какие-то гражданские люди и немедленно увозили, потому что бумага, как известно, очень хорошо горит и от нее надо избавляться в первую очередь. В спешке были выброшены и почти все запасы чистых бланков посольства с гербовым орлом, которые затем оказались в Центральном Музее искусств. Ее потом сотрудники музея использовали в качестве черновиков при написании своих секретных документов.
Все в мире подчинено симметрии и балансу, объяснял мне Толя, а противоборство секретных спецслужб и подавно. Но сотрудники российского посольства в Вашингтоне были на чеку. Даже наш посол спал в обнимку с огнетушителем. Посольство удалось уберечь от пожара, зато запылали торфяники вокруг Москвы, тайга в Забайкалье, нефтяные вышки под Сургутом и дизельная подводная лодка в бухте Провидения. Трудно было увязать эти бедствия с ответным ударом американских спецслужб, но синдром приобретенной пожарофобии уже поразил Россию и вовсю гулял даже в Центральном музее. «В этом я лично убедился, - рассказывал дальше Толя, - когда находился там в командировке. Меня сразу предупредили, чтобы не вздумал курить в кабинете. «Попадешься на глаза пожарному – беды не миновать. Мало того, что тебя оштрафуют – еще доложат начальству, и выговор тебе обеспечен». Я решил, что надо мною подшучивают. Но когда шел в туалет с зажженной папиросой в зубах, меня выследил пожарный и несмотря ни на какие уговоры, сдал руководству. Страшные люди эти пожарные»!
Я решил установить контакт с пожарным, дежурившем на вокзале и применить один из способов выведывания, которым нас обучал в Ташкентской школе надворный советник Подковыров, еще та сволочь. Об этом надворном советнике я буду писать фрагментно, чтобы не особо концентрировать мрачные тона и без того своего грустного повествования.
«Методы выведывания, - гнусавил с кафедры Подковыров, и его лицо хищно вытягивалось, - основываются на ассоциациях по схожести, по смежности и противоположности. Хотя напрасно я это объясняю, потому что в оперативной психологии вы будете так же разбираться, как арабы в военной стратегии».
Надворного советника Подковырова очень бесило, что война между Израилем и Египтом закончилась за шесть дней полной победой Израиля. «Арабы бежали от евреев со скоростью 30 километров в час, - зло кривился Подковыров. – Почему именно с такой скоростью, спросите вы? Потому что человек по песку больше не дает».
Он был антисемитом и особо это не скрывал.
Какую-то ассоциацию по методу Подковырова я бы мог, пожалуй, вызвать, но мешало то обстоятельство, что пожарные практически не выходили из своего дежурного помещения, а к себе никого не пускали. Дверь их «дежурки» оставалась постоянно запертой. Сначала я даже не мог понять, сколько их там находится. Днем вроде бы двое: дежурный и его начальник. А ночью вроде бы только один дежурный. Но я видел, как среди ночи на улице появлялся и начальник. Он неподвижно замирал на пустынном перроне и грустно смотрел поверх купола вокзала на звездное небо. Что его к тому понуждало – неизвестно. То ли он часто ссорился с женой, то ли дети спать не давали, то ли надеялся узреть неопознанный летающий объект. Для нас вообще оставалось тайной, чем они занимаются целыми сутками за запертой дверью. А ничто так не делает значимой работу любого ведомства как режим секретности. Даже если там занимаются сплошной ерундой. Поэтому все мы, несмотря на то, что сами были в плену этого режима, уважительно посматривали на наглухо закрытую дверь с надписью: «Пожарное отделение».
И все же я выследил второго пожарного. Он выходил на улицу примерно один раз в час, чтобы покурить. Его начальник, видимо, был не курящим и выставлял его на улицу.
Я подкараулил его, когда он, щурясь от солнечного света, лениво разглядывал Троцкого на плакате и вытаскивал из кармана фирменных брюк красно-белую пачку.
– «Ява-дукат» или «Ява» явская? – гаркнул я ему на ухо, чтобы сразу овладеть инициативой.
Пожарный подпрыгнул, как от удара электрическим током, но увидев меня, быстро адаптировался. Пожарные тоже знали нас в лицо.
- «Ява» явская, - с достоинством ответил он.
- Где берешь «Яву»? Везде только «Дукат».
«Ява»-Ява считалась престижней «Явы»-Дукат. Курящие москвичи предпочитали именно ее.
- На Кузнецком. Магазин «Табак». Там всегда есть явская «Ява».
- А-а, знаю. Надо будет смотаться. А у меня «Столичные».
- Угощайся, - сказал пожарный, милостиво протягивая мне пачку.
Звали пожарного Игорь. Мы с ним были примерно одного возраста, и он был тоже командированным. Хорошая основа для завязывания отношений. Уже при следующем контакте я знал, что Игорь страстный любитель зарубежной поп-музыки. Он принес на работу портативный кассетный магнитофон и по ночам слушал «Битлз» и «Роллинг стоун». Увлечение западными поп-группами считалось крамольным. Потому что поп-музыка тоже использовалась противником в качестве идеологической диверсии. «Сегодня ты играешь джаз, а завтра Родину продашь». Диски зарубежных рок-групп не продавались. Их привозили из-за границы и нелегально продавали по спекулятивным ценам. Мои познания западной поп-культуры ограничивались Джеймсом Брауном, диск которого привез из Франции мой однокурсник конголезец Жак. Часть диска я переписал на бобину своего магнитофона «Вильма-М1», где уже были записаны белорусские «Песняры».
- Ты говорил, что у тебя есть Джеймс Браун? – спросил меня Игорь во время очередного перекура.
- Да, есть, - развязно отвечал я. – Два диска стерео. Но не здесь.
- «Мужской мир» есть?
- А то как же. Концертная запись. Он ее поет 15 минут. Толпа ревет от восторга.
- Класс! Мне бы на «кассетник» переписать…
-Запросто, - заверил я, вспоминая хриплый голос Джеймса Брауна, который вдруг ни с того ни с сего прерывался жизнерадостным «Косыв Ясь конюшину». - А ты вот скажи, вы все помещения на вокзале обследовали на предмет их противопожарной безопасности?
- Ну а как же! Имеются соответствующие акты. А ты почему спрашиваешь? Есть какие-то опасения?
Я косо посматривал на дверь пожарного отделения. За ней сидел Игорев начальник. Через окно он мог видеть наше неоднократное общение и мог предполагать, что я мощу почву для вербовочного выпада. А мог и опасаться, что я собираю сведения о сибаритстве пожарных на Белорусском вокзале.
- Есть такие строения, - сказал я, - куда так и хочется заглянуть. Например, стоит у первой платформы горница без окон, без дверей…
Я полагал, что тем самым вызову у Игоря ассоциацию по смежности. А может, по схожести. Черт его знает. Пусть надворный советник Подковыров в этом разбирается. Но метод Подковырова сработал так неожиданно, что я даже опешил. Игорь вдруг переменился в лице, а в его глазах появился тревожный блеск.
– А ты что, большой любитель… - произнес он, беспокойно озираясь, будто опасался, что нас могут подслушать.
Но тут дверь пожарного помещения распахнулась и на пороге возник Игорев начальник.
- Игорь, надо срочно подготовить в управление отчет за неделю, - фельдфебельским тоном произнес он, впрочем, по-телячьи глядя на меня.
– Житья нет от этих отчетов, - сочувственно произнес я. – Вас тоже ими замучили?
Игорь поплелся в дежурку, и я остался один. Как же не вовремя он вмешался, этот начальник! «Что мешало отойти под плакат с Троцким-милиционером!» - ругал я себя. И, раздосадованный, направился в зал пригородных касс.
А под плакатом с Троцким стоял Петя Тестов и ел беляш.
- Викентий, - жалобно проскулил он. – Продай пиджак. Я тебе 50 рублей дам.
- Он мне самому нужен, - буркнул я и проследовал мимо.
- И еще в придачу индийские джинсы! – в отчаянии завопил Петя.
Итак, я выяснил главное: Игорь знает о мавзолее. И, наверное, там уже бывал не один раз. Иначе к чему эта фраза «А ты что, любитель…»? Вот только - чего любитель? Что он хотел сказать? Но удочка заброшена, и рыба уже клюет. Жаль только, что придется искать новой встречи.
Но все разрешилось в тот же день. Перед самым концом смены пожарный сам поджидал меня на углу арочного прохода, через который мы обычно возвращались к себе в музейное помещение, и отвел меня в сторону.
- Я возьму ключи, - торопливо сказал он. – Но мы можем попасть туда только ночью. И еще одно: ни одна живая душа не должна знать, что мы туда пойдем. Иначе – потом кранты. Ты же сам понимаешь.
Я как раз ничего не понимал. Почему мы должны идти туда обязательно ночью? И почему я должен обязательно молчать? Но я согласно кивнул головой.
Ночью – значит, ночью. Никому ничего не говорить – значит, попытаюсь, чтобы мое временное отсутствие на ночном дежурстве осталось незамеченным. Тем более, если не проводится спецмероприятие, то примерно с полвторого ночи и до пяти утра мы относительно свободны. Петя Тестов, например, в такие часы всегда сдвигает в музее стулья и спит на них, пока его не разбудят. А спецмероприятие у нас не каждую ночь. Все зависит от того, кто дежурит в камере хранения. Да еще от того, есть ли на месте Володя. А Володя не каменный. Ему спать тоже полагается. Так что ночью я вполне могу затеряться в пространстве и во времени.
Никогда еще я так не стремился на ночное дежурство. Снедаемый нетерпением и любопытством, я не мог дождаться встречи с Игорем. Каждые десять минут я появлялся на первой платформе и медленно дефилировал мимо запертой двери пожарных. Но Игорь не появлялся. Господи, должен же он выйти на перекур или его начальник, заподозрив неладное, вообще запретил выходить наружу и разрешил курить в помещении? Наконец я сообразил, что непрерывно вертеться под дверью – только усиливать подозрение и переместился в сторону боярского зала. Если Игорь захочет меня отыскать, он меня увидит.
Я так и не понял, откуда он появился. Из вокзального ресторана, что ли?
Он подкрался сзади и тронул меня за плечо. Я обернулся. Игорь хитро смотрел на меня и улыбался во весь рот. Ему, наверное, доставляло удовольствие изображать из себя Джеймса Бонда.
- После Калининградского, - коротко обронил он.
И быстро зашагал к своей дежурке. Я даже не успел предложить ему покурить. И вдруг почувствовал, как тревожная истома охватила меня. Так-так-так. Тайна черепахи Тортиллы раскроется всего через несколько часов! Загадочная дверь распахнется! Я уже видел, как рассказываю Володе о мавзолее. Не спешно, как-бы, между прочим. «Ты что, там побывал?» – удивится Володя. «Ну, да, - отвечу я безразлично. – Ночью». «А ключи где взял? Неужели у свояка?!». «Почему обязательно у свояка? – недоуменно переспрошу я. – Существуют и другие способы».
Интересно, как он отнесется ко всему? Прикажет мне тоже молчать? Да что же за тайна кроется на Белорусском вокзале?
(Продолжение следует)