Век колесницы в былое канул –
Мне предложили, мол, выбирай.
Автомобилю, аэроплану
Я предпочёл городской трамвай.
Просто мне нравится шум и грохот,
Гром, столкновение острых льдин.
Туго, со скрипом ушла эпоха.
Я навсегда остаюсь один.
Сколько мне люди имён давали –
Локи, Харон, Азраил, Гермес...
Кто оказался в моём трамвае –
Тот растворился во тьме, исчез.
Стелется след – световые косы,
Пишет узорную вязь времён.
Лязгнут на стыках пространств колёса –
Звук отстаёт и летит вдогон.
Пыль вековую колёса взвили
С дремлющих в прошлом дремучих лет.
В мареве мельком – миры и мили...
Вдруг на подножку вскочил поэт.
Он различает в дыре проёма – чёрной, как жизнь, и как смерть, глухой – взгляд старика и газон у дома, ящик с отрезанной головой. Где-то во мраке всплывают лица, тянутся к миру его слова. И шелестят в темноте страницы: маленький мальчик на шкуре льва, здесь – конквистадор, а в блузе серой – старый рабочий, что пули льёт, чёрные карлики жарят Пьера, Ромул и Рем... и расстрельный взвод. Взгляд опустив от иллюзий Майи, где по-дикарски поёт зурна, шепчет поэт, кулаки сжимая: «Остановите вагон, не на...»
Смерти не бойся. Не чувствуй злобы.
Всё здесь рассчитано наперёд.
Смерть как Медея. Рождает, чтобы
Вырастить нас. А потом убьёт.
Как ни петляла бы, ни кружила,
Как бы дорога нас ни вела,
Но после Сены, Невы и Нила –
Снова Исакия купола.
Значит, пленила нас кольцевая,
И мириадами чёрных глаз
Через глухое окно трамвая
Вечность устало глядит на нас.