Я помню белёсый рассвет и сутулого деда. Как мы, пропитавшись туманом, копали червей. Он брал на рыбалку – меня, дескать, внука Бог не́ дал И, дескать, я зорче, поскольку глазёнки черней.
А я – непоседа – и рада, что дед у бабули Ворчащей меня ещё с вечера отвоевал, Что – нянчить живых червяков, поплавок караулить, Что – встать раньше солнца, что внука Бог деду не да́л.
Чумазой ручонкой обняв копошащую банку, Забывшись, машу по-заправски: «Всё, хватит! Пошли!» То счастье рыбачье, разбуженное спозаранку, За век не сравнилось ни с чем, хоть и век был велик.
Я помню над озером пар, как над плошкой овсянки, Скрывал недвижимый сливающийся поплавок, Как я, «проверяя» наживку – то в банку, то с банки – Поклёв прозевала и удочку сом уволок.
Я помню, как дед слеповато устроил погоню, Не скинув одежд и сапог. Не достал всё равно. Сказал, выжимаясь, увидев, что я уже ною: «Да ну его! Ныть из-за всяких большущих сомов!»
Тогда мы ушли. Получили от бабушки взбучку. Простывшего деда лечили неделю почти. Я думала: «Ну, почему старикам Бог дал внучку!» И больше уже не рвалась на рыбалку пойти.
Я выросла. Деду – всю душу, всю жизнь, всю заботу (Инсульт нас обоих к постели его приковал). Но, знаю, за счастье рыбачье белёсое – квотой И лучшим "спасибо" тот сом бы упущенный стал.