Торчит преалый потрох в бутоньерке,
Клетчатый шарфец обкусывает рот
Своим колючим, шерстяным и терпким
Существом, что все ее тепло вберет.
Худые пальцы – мерзлых трав подобье,
Точно бирюза в ее глазах, дрожат.
Каблучный цокот мелкой-мелкой дробью
Решетит пурпурно - маревный закат.
Гвоздичнопахнуща и так душиста,
Между клумб анатомических цветов,
Несется к ней отрыжка абсентиста,
Пар и вкус в анисе смоченных платков.
Изорванные тени оплетают…
Красочней узора – порванный узор;
Седеющие нити вольной стаей
Рьяно вьются вкруг того, кто их простер.
Ей губы напомадила головка розы,
Пачканы в лилейной патоке власа,
И тужится до жирного шматка цирроза
Лунный шар, вбирая эти белеса.
Имбирь, пунцовая глазурь, морозец,
Треск поленьев, хрупкость: это все о ней.
И эта ночь – слепой канатоходец
Все же зрит ее как тысячу огней,
Свечей, что кормят пламень воском,
Пламень тех сердец, чей скорбен вид.
Чу! утро – повитуха с папироской
В даль, причмокивая старчески, дымит.
О, я сейчас сравним с бутылкой винной,
Как сургуч откупорил гардины век…
Шар лунный был яичной сердцевиной,
Ныне до яичной скорлупы поблек.