МОРЕ ИКРЫ, ПОТОКИ ВИСКИ
Я тут с одной девкой с Бутерберга общался, Револьгой звать. Переписывались, созванивались. Писал обычно я первый, а звонила первой она. Уж я так устроен, мне мысли проще излагать в письменном виде. Не, если девка позвонит, то я соловьём заливаюсь перед ней. И красноречивые фразы, срываясь с моего языка, проносясь через воздушный эфир, попадают той девке в ухо. Ей делается приятно, щекотно и она хихикает. Я люблю, когда девки хихикают или хохочут. Не смеются, а именно хихикают или хохочут. Это круто.
Но если первым девке звоню я, моё красноречие моментом исчезает, язык интеллектуально высыхает. Тотальное онемение. Мозг в рыбий превращается. Рот разеваю, а сказать ничего не могу. Такой у меня психологический изюм внутри заложен. От волнения лижу трубку и спонтанно выдёргиваю у себя волосы из разных мест. Девка спрашивает, чего замолчал, чем-то занят? Ну не говорить же, что я от волнения волосы с лобка на палец наматываю и выдёргиваю. И трубку лижу. Я же не больной, о личном, даже интимном, говорить кому-то. Тело моё, волосы мои, а значит и право моё, как мне мои волосы, растущие на моём теле, править.
Короче, общались мы общались и дообщались до того, что Револьга позвала на Весенний икорный бал. Ты, говорит, мне симпатичен, приезжай на это событие, затусим. А сама в высших общественных сферах вертится. Не в самых высоких, где-то чуть пониже. Я-то простой, по земле хожу, у меня и костюма нет для верчений. Причёска сумбурная, чувство юмора такое же, высотой и тонкостью не отличается. А она, не переживай, со мной не пропадёшь, я там своя в доску и пользуюсь уважением.
Собрался, одолжил у приятеля приличный костюм и в электричке приехал в Бутерберг. На вокзале я её сразу узнал. Она в руках плакат держала с моим названием, в смысле фамилией и именем. Нарядная, холёная, напомадилась, взор оливковый, волосы в косу замотала и через плечо перекинула. Ну, обнимашки-хуяшки, как доехал, все дела. Сели в её тачку и к ней. Приехали. А квартирка у неё…
Вечером на икорный бал махнули. В Евсонском море северных широт нерестится кадосел. Раз в пять лет происходит циклон какой-то. Он все эти года мощностей набирается, а потом происходит. Он всю эту рыбёху закручивает, захватывает в небо и смешивает с тучами. Получается рыбно-тучная каша. И эта куча-мала небесная долетает до Бутерберга и выплёскивается на город, на жителей. А те уже приготовились и ходят, в плащи замотавшись и зонтами накрывшись, или по хатам пережидают, в окна пялятся. Редко кто по щеке селёдкой или молокой по губе получит. Или икрой в ухо. Веселья, короче, мало. И в честь всего этого в Мышином Дворце устраивается Весенний икорный бал. Мероприятие для своих. Там собираются политики, бизнесмены, сочинители писанины, музонины и прочей белиберды
В такую среду Револьга втянула. Не скажу, что питательную. Она в представлении действовала танцовщицей, в самом финале. Зал огромный, все такие важные, за столиками сидят, мордами ворочат, глазищами зыркают, пьют, жрут, между собой общаются. Впереди сцена с фиолетовыми кулисами и яркими декорациями. Всякие выходят, то говорят, то поют. Иногда даже смешное что-то происходило, но в основном тягомотина. А которые за столиками, слушают и ржут как кони, страдающие задержкой в развитии. Очень сильно страдающие. А мне не смешно. Ну ладно, я тонкий юмор высших сфер общества никогда не понимал. Пели тоже скучно. Без живости, как по заданию. Отпоют и убегают, будто боятся, что без них всё выпьют и сожрут.
Револьга в гримёрку поскакала, финал скоро. Мы с какими-то литераторами сидели. Один всё хвастался, что он агент и написал полсотни книг. Вот же, думаю, талантище, полсотни книг. У меня приятель есть, он одну книжку год пишет, всё написать не может, а этот бородатый полсотни накатал. Другой всё про семинары говорил. Я, говорит, на семинар такого-то писателя ходил. Я его спрашиваю, а чё, хорошо тот писатель пишет? А он отвечает, не знаю, я его книг не читал, только на его семинары хожу. Болтовня с ними быстро наскучила. На столике графинчик с вином вкусным. Им и развлекался.
А со сцены спустили огромный бело-синий торт. Всем по куску раздали. Кроме торта официанты всякие кушанья разносили. Я тоже, когда за вином потянулся, тарелку с салатом об пол разнёс. И котлет наелся, пока бесплатно. Мне Револьга сказала, что в конце сюрприз будет, а какой - умолчала. Я думал, на сцене действо особое произойдёт. Ждал с нетерпением. Обожаю зрелища. И вот финал. Заиграла музыка весёлая, на сцену куча танцовщиц выбежала, все в разноцветных тряпках развевающихся, лентами машут, ноги выше сисек задирают. И Револьга среди них беснуется. Тут музыка стихла, свет потух. Голос со сцены: “Пора, господа!”. Где-то через минуту свет врубили. Смотрю, все голые сидят, одежду разбросали. Вот сюрприз так сюрприз, догадался я. Один я как дурак одетый сижу. А этот клоп, который на семинары ходит, на меня цыкает: “А ну раздевайся!”. Сам тощий, дохлый, как церковная крыса. Я бы с таким телосложением вообще рта не раскрывал. Отвечаю, заткнись, дурак, пока зубы целы. И что интересно, все на меня с такой неприязнью поглядывают, словно я голый, а не они.
Выходит, не для меня высшее общество. Встал с твёрдым намерением свалить, как пол начал проваливаться, а под ним… Вниз глянул, сердце в пятки! Под полом чернело-краснело натуральное озеро из чёрной и красной икры. А костюм-то на мне чужой! Пол всё наклонялся и наклонялся, с ног валюсь понемногу, мимо столики со стульями скатываются, идиоты голые вниз летят, визжат, гогочут как дети малые, и в икру плюхаются, а сверху чем-то таким карамельным с потолочных шлангов поливают. Я заорал от безысходности. В чужом костюме в икру не хотелось. Костюм-то дорогой, а приятель-то бандюган серьёзный. Ну и вцепился во что-то, даже не понял со страху, во что. Пол конкретно разошёлся, сильно так накренился. Я голову задрал, хочу выкарабкаться, мускулатуру напрягаю, как сверху какая-то пизда прямо мне в лицо скатилась, при этом весело визжа как дитё малое. В общем, накрыло меня этой пиздой, и полетели мы вместе с ней в икорное тартарары.
Выныриваю, и меня из шланга тут же окатили. Облизался. Точно, виски. Смотрю, вокруг голые и друг с дружки икру с вискарём слизывают, верещат, обнимаются. Меня чуть не вырвало от зрелища подобного, эффектного. Я сам весь в икре и виски, злой как не знаю кто, ищу, где эта пизда, которая меня вниз сбросила. Ага, вот эта пизда! Больше скажу! Револьга! Вся рожа в икре. И не только. Обниматься полезла, а сама липкая до омерзения, хотя местами очень даже ничего. Очень даже! Только сиськи большеватые и висячие. А сама в икре, самогоном шотландским облитая, липкая, вонючая, ко мне лезет, пасть приоткрыла, вурдуларщицей присосаться хочет. Я её отпихнул и заорал, что, мол, предупредить не могла?! Как мне теперь костюм возвращать, тупая ты блядина?! А Револьга хохочет и кричит, что, мол, не беспокойся, всё будет в ажуре. А как будет в ажуре, если костюм икрой и виски засрат так, что прежним никогда не станет. Коли взял вещь, так ты именно её и верни, а не замену левую. Я Револьге говорю, повернись ко мне жопой да нагнись. Сейчас я тебя... Она хихикнула кокетливо, повернулась, нагнулась и ноги расставила. И я таааакого пинчища ей по жопе прописал, что она истинной свиньёй взвизгнула и в икру мордой уткнулась.
Бреду по грудь в икре, самогоном крашенным омываемый, выход ищу, через пьяных этих скотов пробиваюсь, политиков, бизнесменов, творческий люд. Один мне розовое мороженое прямо в морду суёт, а сам обдолбанный - волосьё дыбом. Я ему с удовольствием в морду хрясь! Иду дальше. Одна мадам лезет целоваться. А от неё как от подвальной алкашки разит. Пощёчину влепил. Пока выход искал, многим настегал. Револьгу снова встретил, дал ей кулаком по рёбрам и заставил выход показать.
Выбрался я из Миллионного Дворца на улицу и был таков. А приятель костюм простил. Очень уж его история позабавила. Сказал, нехер было мне, дураку, ехать к этой пустышке. Они, сказал, там наверху все пизданутые, не по понятиям живут.