Люська Сапожникова, сколько себя помнила, с самого раннего детства – всегда увлекалась орхидеями. Мама ей еще совсем маленькой показывала картинки, рассказывала про них, а потом, уже в школе, Люська сама разыскала книжки в областной детской библиотеке, и с тех пор пошло-поехало хобби. В 80-е достать живую орхидею в Ебурге было ничуть не легче, чем подписку на Трех Мушкетеров, или югославскую стенку – но у Люськи в комнате на подоконнике все-таки появились три горшочка с этими нежными цветами. Ухаживала она за ними самозабвенно, поливала регулярно, землю меняла – но цвели они все равно редко. Да и то сказать, непривычные они к суровому уральскому климату. Когда в десятом классе пришла пора думать о том, куда поступать, Люська без особых колебаний отнесла документы на биофак УрГУ, да там и проучилась от звонка до звонка пять лет. Хоть и не замечалось у нее особых талантов, но зато брала Люська усидчивостью, жопой, как говаривала ее бабушка. Ну и, само собой, орхидеи свои не забывала: все курсовые и дипломные, где только можно, были с ней связаны. На кафедре выделили ей закуточек, где стояли уже пять горшков: вдобавок к трем, принесенным из дома, появилась пара подаренных знакомыми, привезшими их из-за границы. В общем, светила Люське аспирантура, а потом и место преподавателя на той же кафедре – но тут в стране начались 90-е, денег у университета не стало, и профессор Зеленов, еще недавно при случае всегда хваливший Люсеньку за ее прилежность, вдруг стал отводить при встречах глаза, и наконец как-то сказал: знаете, Сапожникова, ваша тема про спаржецветных сейчас неактуальна, поэтому вам надо подумать, куда вы будете распределяться. Вариантов, на самом деле, было немного: в школу учителем ботаники или биологии Люся не хотела категорически, а чтобы поступить, как Светка Семёнова, секретаршей на совместное предприятие, нужно было, во-первых, закончить трехнедельные курсы, а, во-вторых, иметь такой же блядский вид, как у Светки (по словам все той же Люськиной бабушки). Выпустилась Люся в результате со свободным дипломом. Помыкалась пару месяцев без работы – и тут через третьих знакомых предложили ей пойти продавцом в магазин Природа. Продавать с 10 до 19, с перерывом на обед, всякие редкие растения, ну и консультации по уходу за ними давать. Зарплату обещали небольшую, но зато живыми деньгами, а не кастрюлями да трусами, как на большинстве городских предприятий. В общем, Люська согласилась: в конце концов, надо было на что-то жить. К тому времени родители уже разошлись, мама уехала к новому мужу в Белоруссию, еще до Беловежской пущи, а отец через три месяца после того уснул по пьянке в гараже, да и задохнулся угарным газом. Его мама упала на похоронах, да так больше и не встала до самой смерти. В общем, осталась Люська одна в трешке на Ленина, с окнами на проспект и без какой-либо перспективы в жизни. Шел сентябрь 92-го года. Продавщицкая работа, поначалу жутко Люське не нравившаяся, постепенно ее затянула. Собственно, трудного-то ничего не было: покупатели нарисовывались по пять-десять человек за день, в основном почему-то брали кактусы. Народ, олушенный либерализацией цен, больше интересовался съестными продуктами, и на красоту цветочную обращал мало внимания. Выручка у магазина была крошечная, и постепенно из продавцов осталась одна Люся. А в один прекрасный день директор, она же главбухша, Зоя Семеновна, привела ее в свой кабинет, посадила за свой стол и сказала: принимай дела, Людмила, с торгом я уже договорилась, будешь ты теперь и швец, и жнец в одном флаконе. Люська особо не возражала. Свои любимые орхидеи она уже давно перевезла в магазин, квартиру сдала за пятьдесят долларов в месяц, и теперь решила перебраться жить в этот же кабинет. Помимо всего прочего, магазин надо было охранять по ночам, не столько от грабителей, сколько от желающих кинуть камнем в огромную стеклянную витрину. Через пару недель в магазин среди бела дня вошли трое в спортивных костюмах. Кроме них других покупателей в тот час в магазине не случилось. Ти щтоли тут сытарщая, спросил один из вошедших. Ну я, ответила Люська. Харощий у тэбэ магазын, мэсто бойкое, толко вот товар плохой. Или ты мне давай пьятсот долларов кажьдий мэсяц, и тогда хоть гавном тут таргуй – или освобождай памэшеные. И учти, участковый у мэнэ на окладе, так щито бэжать тэбэ нэкуда. Люська знала от Зои Семеновны, что вопрос собственности магазина уже давно не был урегулирован: торг тянул с оформлением документов. Денег, полученных за аренду квартиры за год вперед, хватило на месяц расплаты с Расулом: так звали ее крышу. На следующий месяц она продала мамину шубу, и а недостающее взяла из кассы магазина: торг все равно уже перестал даже по телефону интересоваться, когда мол будут перечисления. Но Расул продолжал настаивать на капитуляции, и приходил теперь уже каждый день, не стесняясь тряся пистолетом при покупателях. Люська уже была готова сдаться, но тогда бы на улице оказалась не только она, но и ее любимые орхидеи... Однажды, в середине декабря, вечером, Люся уже хотела закрываться, идти заваривать чай да смотреть Богатые тоже плачут по телевизору – как в магазин вошел невысокий мужичок в потертом костюмчике. Стоял молча минут десять, рассматривая горшки с цветами, расставленные на полу. Люся уже хотела спросить, мол, что-то конкретное интересует, или так, погреться зашли – но мужик опередил ее. Сколько вон тот набор веточек стоит, промолвил он, указав на огромное титановое ведро в углу. Это ведро Люся купила в магазине «Конверсионные товары» на свои, ибо торг давно уже перестал выделять какие-либо средства, а растениям требовалась периодическая отсадка. Это рододендрон золотистый, стала объяснять Людмила, он вообще-то в Забайкалье растет, и там цветет, а у нас, видите, одни листья, ему влажность нужна, а у нас же зимой сухо, климат резкоконтинетальный. Сколько стоит, я спрашиваю, прервал ее незнакомец довольно резко. Пятьдесят семь двадцать, ответила Люська, подумав при этом: нахрена я перед этим козлом распинаюсь, ему ж поди все равно, рододендрон это или репей. Мужик выложил на прилавок купюру в двести рублей, и попросил, уже мягче: помоги до машины дотащить, а? Еле-еле вдвоем запихали ведро на заднее сиденье помятой замызганной шестерки. На переднем сиденье устроился один бритоголовый, а за рулем сидел еще один такой же – и все время, пока Люська с мужичком в потертом костюме затаскивали злосчастное ведро в салон, они не повернули голов, и не проронили ни слова. Вот жлобье, подумала про себя Люська, но озвучивать свои мысли не решилась: а то еще заберут назад свои деньги. Как только приобретенный товар был загружен, а незнакомец сел в шестерку, она с визгом сорвалась с места. Люська пошла запирать магазин на ночь. Сериал к тому времени уже закончился, оставалось только полить нежных любимиц, зажевать батон с кипятком, да завалиться спать, надеясь, что новый день принесет новую надежду. Снова незнакомца Люська увидела через три дня. Белый шестисотый мерседес въехал передними колесами чуть ли не на крыльцо магазина, из передней двери выскочил бритоголовый, открыл заднюю дверцу, и уже из нее показался давешний покупатель. Только оден он был в дорогой костюм и длинное кашемировое пальто. Бритоголовый предупредительно открыл дверь магазина, сзади еще один такой же тащил полиэтиленовый мешок. Господин в кашемировом пальто в сопровождении своих слуг проследовал к прилавку, где сказал Людмиле: закрывай лавку, поговорить надо. Люся поняла, что сегодня ночевать ей с цветочками придется в лучшем случае на вокзале. В кабинете кашемировый кивнул своему клеврету, и тот достал из мешка дорогой французский коньяк, рюмки, а за ними батон колбасы и банку икры. Разложив все на столе, открыв бутылку и разлив коньяк по рюмкам, оба бритоголовых испарились за дверь. Кашемировый же сел на людмилино директорское кресло, посмотрел вокруг, и сказал - Красивые у тебя цветы А потом властным жестом приказал: пей. - По какому случаю? - За мое рождение. Второе. Людмила взяла в руки коньяк. Она, разумеется, много чего слышала про бандитов, но нигде в тех рассказах не упоминалось, чтоб те поили жертву коньяком, перед тем как ее убить. Напиток обжег гортань, но в руке вдруг оказалась ложка с икрой, и Люда впервые ощутила ее вкус. - Жизнь ты мне спасла своим кустом. У кашемирового оказался весьма высокий статус в иерархии тогдашнего преступного мира. Что-то он там не поделил с коллегами по цеху, и те устроили на него облаву, да такую серьезную, что пришлось ему перейти на нелегальное положение: ночевать каждый раз на новом месте, передвигаться по городу на неприметной машине в сопровождении лишь водителя и одного самого верного охранника. - А в понедельник у мамы юбилей был, ну и решил я ей цветов купить. Только она у меня срезанных-то на дух не переносит, вот я и заехал к тебе. А как подъехали – что-то мне стукнуло, что мол засекли меня. И вот стою я, глазами шарю по полкам, а сам думаю лихорадочно думаю, что делать. Чувствую, минут пятнадцать у меня есть, не больше, пока они решат, как меня лучше грохнуть. И тут взгляд на ведре этом остановился. Думаю, если и есть у меня шанс, то вот он... Короче, как я и предполагал, только мы от магазина отъехали – вижу, сзади девятка тонированная пристроилась. Я хотел было своим крикнуть, но тут девятка резко на обгон, поравнялась с нами, и – очередь из автомата по всей бочине. Водилу моего сразу сняли, а личник, ну тот, что на переднем сиденье, тяжело ранен был. А у меня – ни царапины, представляешь? Все пули о ведро это расплющились, считай как бронежилет. Ну я не растерялся, стал стрелять в ответ, там тоже водилу ранил, а стрелка с автоматом подбил. Машины наши столкнулись, я вылез и – к нему. В общем, расколол его, он мне все выложил, кто заказал, где искать и так далее. Я тут же своих ребят вызвонил, и через пару часов мы ответный налет совершили. Всех порешили, а в офисе ихнем я бумажки нашел, на разные конторы, на которые они наехать пытались. Про твой магазин там тоже было. Ну, всех прочих-то я теперь под себя поднял, а с тобой – разговор особый. На вот, держи. Кашемировый достал из-за пазухи пачку документов, и вручил их Людмиле. Договор, между Свердловским областным фондом имущества, и Торгом № 2, о передаче помещения магазина «Природа», расположенного по адресу .... в собственность трудового коллектива, в лице директора Сапожниковой Л.И. Безвозмездно. Люська стояла, хмельная от коньяка и от страха, не понимая, что сейчас произошло. Три раза прочла бумагу, и только потом до нее начало доходить. Вот печать, синяя. Вот подписи. И бланк вроде настоящий. Нет, не может быть... - Что... я вам должна, - прохрипела она. - Дура, это я тебе должен, по гроб жизни. Торгуй своими вениками, и не бойся ничего и никого. А если кто наезжать будет – покажи им этот договор. И тут Люся заметила, что к бумаге был приколот степлером листок рододендрона. Декабрь сменился январем, потом пришел февраль, за ним март. Весна все не наступала. Чуть ли не каждый день в новостях передавали: сегодня на улице такой-то в своей машине был застрелен авторитетный бизнесмен такой-то, полиция пока не вышла на след убийц. Иногда вместо «застрелен» говорили еще «взорван», или просто «убит». А потом, на следующий день, в магазин приходили бритоголовые мужчины, и давали Люсе стодолларовую купюру с приколотым к ней темно-зеленым кожистым листом. И Люся шла к себе в кабинет, и возвращалась с одним из горшков. Ей, в общем, было не жалко, хотя и немного странно: она никогда не слышала, чтобы орхидеи сажали на могилку. Потом прошло еще какое-то время, и как-то позвонил профессор Зеленов: Люсенька, мне помнится, у вас была интересная тема, по спаржецветным – вы ее не забросили? Непременно надо возобновить. И Люда продала магазин Светке Соколовой, которая к тому времени уже была владелицей пяти киосков по продаже цветов, и мечтала о расширении бизнеса. Единственное, что попросила Люда у Светки: никогда и ни при каких условиях не менять профиль торговой точки, и не продавать ее ни подо что кроме цветочного магазина. Мила Шернберг, профессор Гарварда, ученый с мировым именем, первооткрывательница пяти видов орхидей, приехала в родной город в середине 10-х годов, отчасти по делам, но все же больше из любопытства: как оно стало? Город поразил обилием новых высоток в центре, и исчезновением знакомых с детства магазинов, на месте которых красовались ювелирные салоны. Стоял декабрь, въюжило. Бродя по центру, Мила с трудом узнавала места, где когда-то покупала круглый черный хлеб по двадцать копеек, сдавала молочные бутылки, брала читать книжки про орхидеи. К ее большому удивлению, на ее старом магазине все еще красовалась вывеска Природа, хоть и другим, более современным шрифтом. Толкнув дверь, Мила сначала заметила горшки и кадки, расставленные на полу – а потом Светку за прилавком. В директорском кабинете в сейфе нашлась бутылка Хенесси, и банка шпрот. - Знаешь, после кризиса 98-го я восстановилась довольно быстро, а вот через 10 лет уже не смогла. Все пришлось отдать за кредиты москвичам, один этот магазинчик и остался. В углу на шкафу Мила заметила ведро серебристого цвета с тремя большими вмятинами. - А, так это твой принес, ну этот, под ним еще полгорода ходило. Он в пятом году все продал и решил свалить в Канаду, а перед отъездом зашел вот, с презентом. Наказал хранить, и все тебя вспоминал. Говорят, его года через три в Канаде все-таки пришили, что-то он там с итальянской мафией не поделил. Жалко, хороший в общем мужик был... - Светк, признайся, было у тебя чего с ним? - Ой, Люська, ну ты скажешь тоже... Светка густо покраснела. - Не взял он меня, один уехал... А я ведь ему сыночка обещала родить... На окне в большой кадке был высажен кустик с плотными кожистыми слегка завернутыми листьями. Поверх кадки была сооружена хитроумная конструкция из колпака, ламп дневного света, каких-то трубочек и пульверизатора. Время от времени пульверизатор пшикал на куст облаком водяного пара. И вдруг Люська увидела: на одной из веточек куста был крошечный бутон. Он еще только собирался раскрыться, но уже были заметны лепестки золотистого цвета. И ни заиндевевшие окна, ни мороз и вьюга за ними, ни сам этот жесткий и жестокий город – не могли испугать маленький нахальный золотистый цветок.