Что вам рассказать о снах? Акира Куросава в «Снах» и в снах своих всегда видел Японию – замкнутый и самодостаточный мир, где все только и думают о смерти и Пустоте – вот и не удивительно. Но увидеть во сне мальчика, который должен найти домик лисиц, который стоит под радугой, чтобы попросить у лисиц прощения, иначе харакири – это уже слишком. Такое можно увидеть во сне разве что в стране дождя. А у нас во Скифии слишком сухо для этого. Ой, извините, в Сарматии. Я и забыл, что скифы - они же сколоты в Диком Поле исчезли как сон… Сарматы остались каменными, как воспоминание о Римской империи. И снились бы мне эти бородатые номады, пахнущие козьим молоком Луны и полынью, но нет – мне опять снится Донецк – Город Городов. Почему-то давно мне не снится Снежное заснеженное: то ли балка глубока, то ли оно превратилось в Макондо, которое не найти, за перевалом, дескать. Или, может быть, просто ничего уже не существует, даже Макондо – хотя можно было бы его придумать. Но где там! Мешок для выдумок и фантазий оказался дырявым. Хорошо было тому колумбийцу – у него сто лет одиночества были в прошлом, а у нас в будущем. Итак, о снах. Людям часто снится нечто недостижимое – например, муза Эрато, или Терпсихора, а мне Донецк. И часто. Донецк мы привыкли воспринимать, как феномен литературы, шире – культуры, но вопрос в том, что Донецк не только феномен литературы, он явление метафизическое. (Чуть не написал «беда в том» - какая ещё беда?)
Снилось мне, что приехал я в Донецк на поезде, который тащил сквозь пространство и время задумчивый паровоз, сопящий, выпускающий пар мыслей. И прибыл он на вокзал, очень напоминающий вокзал с картины Оскара Клода Моне – не прозрачный, а эфемерный, как вокзал Сен-Лазар. И блуждал я городом Донецком, блуждал среди его тихих и узких средневековых кривых улочек, созерцал готические католические соборы, слушал звуки собственных ботинок, стучащих о блестящую, отполированную временем, вереницей веков брусчатку. А потом шел по шоссе, убегающему в никуда, от города прочь, среди величавых, огромных скалистых гор, которые окружали этот город Вечности и поросли дремучим громадным лесом. И разлогие криптомерии и секвойи склоняли надо мной ветви…
А потом я поднялся на высокую лысую гору, с которой Донецк был виден как на ладони. Гора была увенчана скалой, которая как палец вздымалась в небо, указывая на бороду чудака Бога и до вершины которой вели выдолбленные в камне ступени. А около скалы ютился монастырь Святого Августина. Я зашел под готические арки храма и слушал песнопения Папы Григория I Великого – мессу «Kyrie eleison» на мелодию «Lux et origo». Ко мне подошла бабушка, одетая как то странно, слишком ярко и пёстро для церкви и сказала, что она может показать могилу, где похоронены все янычары султана Османской империи Мурада III. И в этом сне Донецк был нашим городом. Нашим. Никаких внешних признаков этого не было, но это чувствовалось кожей.
И почему мне снятся такие сны? Не знаю. Я иногда чувствую, что Донецк – это моя детская болезнь, этим городом нужно было переболеть и выздороветь. И я постоянно жалею, что этим городом я не переболел ещё в детстве. Донецк – город девственности – о разврате среди его улочек не может думать никто, даже Пазолини – этот модернистский Казанова синематографа. Где вы, «казановисты» восточных границ? В каких богемных кофейнях вас искать? Есть города синтетического спирта и города настоящие, где виски делают из отборного солода. Донецк – город настоящий – земля под ним непрозрачная. А жаль. Каких бы странных чудовищ палеозоя увидели бы мы в её глубинах! Карбоновые мохоступы и скользкие хвостатые водяные – как часто я думал о вас.
Донецк слишком напоминает Париж, и не только в моих снах. Но от Парижа я его всегда отличал. И в снах, и наяву. Париж – это действительно «праздник, который всегда с тобой», как писал старина Хэм (опять я фамильярен, господа!). Но этот праздник бывает беззаботным и лёгким, но бывает брутальным, или даже несколько искусственным и фальшивым – как клошары на улицах или коты на окнах. Донецк, в отличии от Парижа, всегда серьёзный. Сентиментальный, но серьёзный. Кто не видел донецких котов на окнах среди пеларгоний, тот не знает, что такое истинная серьёзность. Мало в этом мире городов, в которых чувствуется серьёзная сентиментальность – даже в беззаботных кафе или весёлых ирландских пабах. Донецк – это серьёзный праздник. Я никогда не думал, что праздники бывают серьёзными, пока не посетил Донецк – ещё тогда, в детстве. Донецк – праздник серьёзный, как Болонья, где карнавалы выглядят как-то неестественно. Я не знаю, почему в Донецке никогда не строили итальянских двориков среди барочных каменных домов, может быть потому, что эти дворики слишком лиричны – среди них хочется играть на мандолине и положить на музыку моря и воздуха сонеты. Донецк – это город кларнетов и органов. Кто не слушал орган в Соборе Святого Патрика в Донецке, тот имеет ложное представление о Бахе, тот не летал в синеве неба. Даже если он лётчик или стюардесса, и привыкши носить синюю униформу. Я всегда мечтал приехать в Донецк на карете, которая запряжена тройкой серых коней в белое яблочко. Обязательно с чёрной гривой и горящими глазами. И чтобы кучер был в высоком цилиндре и цитировал бы сквозь зубы Петрарку.
Если Вы тоже будете писать о Донецке, не забудьте вспомнить ароматный тягучий кофейный пар, что висит в воздухе и вспомнить о новом дне, ощущение которого приходит с первым глотком этого кофе – бразильского, с кислинкой, с пенкой. Вспомнился почему-то Анри Барбюс с его «Огнём» и сцена дождя в финале. Сарматы в отличии от трипольцев никогда не призывали дождь, их шаманы были не для этого. Номадам что – дорога, которая пахнет евшаном. И всё. А настоящая дорога не имеет конца. Когда-то эту музыку назовут «блюз». Когда-то, но не сейчас. Жаль, что прошлое лето было холодным. А так хотелось под тёплым, почти тропическим ливнем пробежаться по лужам и по тёплому асфальту Донецка босиком, хлопая подошвами ног громко, почти аплодируя Земле и её песням, поднимая брызги и искать глазами радугу – ту самую, под которой есть домик лисиц.