подъемлю стихами наполненный череп...»
(Владимир Маяковский)
Как-то раз летним днём – приятным и тёплым Серафим возлежал не на тротуаре, как обычно, а около стены дома – большой и плоской, без окон, без дверей, в жёлтый цвет покрашенной. И философствовал не о смысле жизни, не о сути бытия, как обычно, а о временах Ренессанса. Нужно тут сказать, что Серафим в детстве увлекался рисованием, посещал художественную школу, и даже многие учителя отмечали в нём особый талант к сему искусству. Жаль, что Серафим Петрович не развивал свой талант и поприще сие закинул. Лежал себе Серафим, размышлял о творчестве Джироламо Маччиетти, но тут нахлынули на него воспоминания, и Серафим нарисовал на стене портрет Томаса де Торквемады цветными мелками, которые подарил ему давеча школьник гимназии номер пять Петя Булочкин. Портрет получился ярким и выразительным – Торквемада смотрел на прохожих как живой. Серафим возлёг под портретом на свой знаменитый коврик и продолжал размышлять о мастерах Возрождения. Прохожие останавливались и удивлялись. Мало кто оставался равнодушным, узрев портрет Торквемады.
Шла мимо сердобольная старушка в синем платке в розовый цветочек и в сиреневой вязаной кофточке:
- Вы зачем это портрет Торквемады на стене нарисовали? Это Вам Флоренция, что ли? Это Питер, батенька. А Питер – это Северная Венеция. Нарисовали бы Вы лучше портрет дожа Джованни Дандоло, а не этого математика судьбы.
В ответ Серафим только улыбнулся и продолжил мечтательно смотреть в бесконечность.
Потом шёл мимо пенсионер с палочкой и в пиджаке в клеточку – чёрную и фиолетовою:
- Зря Вы так, Серафим Петрович! Зря! Ни к чему этот портрет Торквемады! Нарисовали бы лучше портрет Савонаролы. Это и патриотичнее и русскому человеку ближе. Идеи Савонаролы популярны, витают в воздухе, у всех на устах, особенно в Калуге и Тамбове. Вас бы поняли и меньше бы ругали. Савонарола – наш русский человек. А этот Торквемада – плотник да и только. Корабел дырявых каравелл давно утонувших в луже времени.
Серафим продолжал улыбаться в ответ.
Шёл мимо мужик средних лет с косматой бородой, в видавшей виды футболке и с рваной сумкой за спиной:
- А вот и правильно! Вот кто спасёт Россию! Торквемада! Я больше скажу: будет Торквемада - будет Россия! А без Торквемады это будет не страна, а бутерброд с маслом, который съел толстый полосатый кот. Торквемада – это снежный парус ветра северных стран! Так держать, Серафим! Сим победиши!
Серафим продолжал улыбаться и блуждать где-то в царстве мечтаний.
Шла мимо девушка лет сорока, ярко накрашенная в белых джинсах и синих кедах на босу ногу и в блузке в горошек, лопоухая, с большими круглыми серьгами в ушах:
- И зачем Вы Торквемаду на стене нарисовали? Зачем? Вам бомжам только бы корриду да быков вилками протыкать, а потом котлеты кушать. Вам волю дай, Вы бы весь Питер на арену превратили и тореадоров бы в клоунские наряды нарядили и на улицы выпустили. В Питере не нравится? Дуй в Толедо. Там и теплей, и лимонами пахнет, и ляжки у матрон потолще. Тоже мне, Пикассо нашёлся! Маху бы ещё обнажённую нарисовал, кубист несчастный! Думают, если они из философского сословия, то им всё можно. Козимо Медичи на вас нет!
И ушла. А Серафим продолжал улыбаться.
Шёл мимо товарищ в костюмчике и очках с портфелем в руках и в лакированных туфлях на ногах, с жирными немытыми волосами и вечно недовольным выражением лица:
- Кто это Вам разрешил рисовать на стенах города ветров и дождей портрет Торквемады? Есть у Вас официальное разрешение уличного художника с правом рисовать портреты политических деятелей эпохи Возрождения? Вы бы ещё тут портрет Леонардо да Винчи нарисовали, развратник Вы старый и сибарит! Если бы я был милиционером или полицейским или прокуратором Иудеи Понтием Пилатом я бы Вас за это посадил бы в тюрьму и расстрелял в последствии за содеянное. А ещё философ бывший! Тоже мне, Труффальдино! Сантехник бергамский!
Серафим продолжал мечтательно ухмыляться. Будто бы ни его собирались расстрелять, а Матильду Тосканскую.
Шёл мимо молодой человек, похожий на студента. Только не на Раскольникова, и не на Базарова, а скорее на Демьяна Бедного питерского пошиба:
- И правильно! Очень кстати Вы портрет Торквемады нарисовали. Россия очень похожа на Италию и ничем не хуже той страны полосатой. У нас даже мафия своя русская есть. И ничем не хуже сицилийской, даже в сто раз лучше всяких там «Коза ностра». Я бы вообще вместо рублей флорины золотые чеканил. А Новгород переименовал бы в Неаполис Ильменьский. А патриарха назвал бы Папой Московским. Я сам-то давно тёщу сеньорой называю, а жену донной Луарой. Хотите Вам сейчас «O sole mio» спою? Тенором? Не хотите? Ну, как хотите! Чао! И не унывайте.
Хотя Серафим унывать-то и не собирался, а только продолжал ухмыляться.
Шёл ещё один человек, не такой уже молодой в серых штанах и серой рубашке. Увидав портрет Торквемады, он вдруг встрепенулся, начал петь громко песню «Арриба, Эспанья!» и маршировать. И долго ещё топот его кривых ног и гортанное пение неслись по улицам. Серафим на это не отреагировал никак, только продолжал улыбаться.
Потом появилась дама, лет средних, одета явно не по моде, в очках и с синяком под глазом. Она долго рассматривала портрет Торквемады, наклоняла голову то вправо, то влево, цокала языком, причмокивала, протяжно говорила: «Да-а-а-а!», а потом изрекла:
- Дровишек, значит, Вам не хватает, дровишек. И толпы вокруг дровишек, и чувака мускулистого в балахоне. И ещё одного в шутовском колпаке. И толпы вокруг дровишек – погреться пришли, тоже мне, масленица. Гуляние народное. Сбор макулатуры. План по еретикам за 2017 год выполним и перевыполним. Нарисовали Вы бы лучше кораблик под парусами, я бы села бы на него у уплыла...
Серафим перестал улыбаться. Ему стало грустно. А потом выпал дождь – обильный и мокрый. И рисунок со стены смыл. Серафим промок до нитки, но так и остался лежать у стены и думать: «А хорошо бы сейчас умереть...»