Я страдаю от бессониц, от тяжелой паранои,
И никто не в силах боле, мне, несчастному, помочь.
Может просто звезды светят так тревожно за спиною,
Или просто бесконечно длится тягостная ночь.
Милый друг, я очень болен. Ни вопроса, ни ответа,
Сам не знаю я, откуда появился этот страх,
Черный гость ко мне приходит от заката до рассвета,
С черной книгой в переплете в окровавленных руках.
Он откуда появился? Я не знаю, я не помню,
Гость в мое садится кресло, как хозяин, как судья!
Открывает свою книгу в обезумевшей истоме,
И страницу за страницей, вслух читает не тая.
Он бормочет «Слушай! Слушай!» И вперед бегут страницы,
Безобразные сюжеты, выплетая без конца,
Сотни пафосных рассказов жизни грязного убийцы,
Жизни грязного ублюдка и простого подлеца.
В этой книге много светлых и прельщающих рассказов,
В ней полно красивых планов и блистающих идей!
Гость читает лишь про падаль, про насильников и мразей,
О жестокости, о смерти, о безумии людей.
«Ах, судьбы моей жестокой будут лучшие подарки,
Вся история случилась в незапамятную старь,
Человек жил одинокий, самой лучшей, высшей марки,
Был двуличен и озлоблен, потрясающая тварь!
Был он статен и изящен, разве что немногословен,
В высшем обществе, напомню, был известен, как поэт.
Из своей любви, пожалуй, он попил немало крови,
Развлекался болью близких, и гасил последний свет.
Говорил он, будто счастье – ловкость рук, да и не боле,
Ловкость разума, конечно, на других поставив крест.
Не беда, что столько страха, столько ужаса и боли,
Всем вокруг порой приносит лживый взгляд и лживый жест.
В час холодного сомненья, в час, когда убиты чувства,
В горе, в холод и в унынье, и в любви умершей стынь,
Самым высшим наслажденьем и вершиною искусства,
Будет всем казаться снова добродушным и простым».
«Черный гость, ты не посмеешь, приходить ко мне отныне,
Что мне есть до жизни мразей? До меня, что дело им?
Пусть себе возводят сами свои грязные святыни,
Черный гость, захлопни книгу, и читай ее другим!»
Черный гость зашелся смехом, наклоняясь надо мною,
Он в упор глядит бесцельно и из глаз стекает грязь,
Будто я и есть тот циник, с разномастною судьбою,
Будто я герой из книги, будто я святая мразь!
«Черный гость, ты не сумеешь напугать меня нелепо,
Ты – лишь только сновиденье, ты рожден безумным сном.
И укрывшись одеялом, я зажмуриваюсь крепко,
И я снова просыпаюсь в одиночестве своем.
…Милый друг, я очень болен. Я в плену седого страха,
Сам не знаю я, откуда появилась эта боль,
Может, просто плачет ветер по деревьям в полумраке,
Или разум мой, как пламя, задувает алкоголь.
В моей комнате пустынно, за окном – луна и звезды,
Только где-то ветер свищет, так неспешно и легко,
Скоро ли проснется город? Для заката слишком поздно,
Для спасенья слишком рано, до рассвета – далеко.
Только бархатные тени разбегаются на место,
По стеклу, дверям и стенам раздается гулкий стук.
Снова черный и безликий опускается на кресло,
Приподняв рукой цилиндр и расправив свой сюртук.
В небесах сгорают звезды, убегая без оглядки,
И ложатся злые тени на излучину в окне.
Этот черный гость с улыбкой, неспеша стянул перчатки,
И костлявою рукою приподнял свое пенсне.
На его лице застыла безобразная усмешка,
Стук в дверях перерастает в рассыпающийся гром.
За своей проклятой книгой он потянется неспешно,
Как палач бы потянулся за кровавым топором.
Гость с издевкой ухмыльнулся, и петля стянулась туже,
Эта ночь полна кошмаров и неведомых прикрас,
Он хрипит мне, как молитву: «Продолжай внимать и слушать,
От меня тебе не скрыться, не сбежать на этот раз.
Только что мы почитаем, этой стылой зимней ночью?
Может строки колыбельных или милые стихи?
А быть может что иное, из моих творений прочих,
Где описаны все муки и все смертные грехи?»
Он хрипит: «Лежи и слушай», ухмыляясь злому лику,
Черный гость, ты не посмеешь, здесь тебе никто не рад,
Он намеренно неспешно раскрывает свою книгу,
На бесцветные страницы, опустив безумный взгляд.
Гость своим костлявым пальцем вдоль ведет по каждой строчке,
Порождение безумья, воскрешенного во снах,
И читает заунывно, свой рассказ без проволочки,
Как читает над усопшим свои истины монах.
«Или вот еще был случай, правда, более забавный,
Про девицу, что влюбилась ранней осенью в того,
Кто казался ей чудесным, милым, искренним и славным,
Разве что, немногословным. Это мелочь, ничего.
Был он статен и изящен, лгал в глаза, не двинув бровью,
Романтичный и галантный, этот юноша поэт.
Из своей любви, пожалуй, он попил немало крови,
А за тем, холодной бритвой, погасил ей белый свет.
Говорил он будто в жизни, для любви не много места,
Что жизнь слишком скоротечна, чтобы тратить на людей.
А потом он, на постели, где убил свою невесту,
Развлекался до рассвета, с новой пассией своей».
«Черный гость, ты обезумел! Что за книги ты читаешь?
Убирайся прочь отсюда, мне не нужен твой экспромт,
Про ублюдков и подонков, что останутся у края,
И растратят свои жизни в искуплении святом!»
Черный гость одним движеньем надо мной опять склонился,
И в упор глядит безумно, вызывая боль и страх.
Будто хочет мне поведать, что я падаль и убийца,
Как герой ненужной книги в его проклятых руках.
Снова страх превозмогая, я вскочу на пол с постели,
«Черный гость за все в ответе, и сдаваться не спеши!»
…Может просто мне приснилось? Если спал я, в самом деле,
Но в моей пустой квартире, ни одной живой души.
…Милый друг, я очень болен. Я в плену седого страха,
Сам не знаю я, откуда появилась эта боль,
Может, просто плачет ветер по деревьям в полумраке,
Или разум мой, как пламя, задувает алкоголь.
За окном седая полночь заливает лунным светом,
Я не сплю, застыв у кресла, и спасения не жду,
Только птица закричала в тишине холодной где-то,
И деревья, будто стражи, поднялись в моем саду.
Плачет ветер небосвода и луна стекает слизью,
Деревянных стражей слышен голос тихий и немой,
Милый друг, я очень болен. Опьянен чужою жизнью,
Снег кружится над равниной и над маленькой тюрьмой.
Белый снег еще кружится, словно пепел невесомый,
Вся равнина им укрыта от начала до конца,
Вот опять на кресло тенью непонятной, незнакомой,
Опустился черный призрак без души и без лица.
«От меня тебе не скрыться, в этой зимней белой стуже»,
Он хрипит мне, задыхаясь, свою истину любя,
«А теперь молчи и слушай, а теперь молчи и слушай!
Есть еще историй уйма, для меня и для тебя!
Эх, люблю я вас, поэтов, все наивные, как дети,
А залезешь в вашу душу, рассыпаетесь, как прах!
Вы никчемны, бесконечно презирая все на свете,
Но зато вы говорите о вселенных и мирах!
Что же скрыто за поэмой? Ваша глупость и ничтожность?
Вы же, право, не сумели постоять бы за себя!
В ваших мыслях все нелепо, так развесисто и сложно,
Как сентябрьская роща, под потоками дождя!
Ну да ладно, отступленье наше слишком затянулось,
Вот история, послушай, мне безудержно близка!
Вы, поэты, так бесстрашны, пока горе не коснулось,
А потом уж над листками вновь и вновь дрожит рука.
Я не помню, я не знаю, где истории начало,
Но неважно, скажем просто, жил-был мальчик на земле,
Был веселым, добродушным и улыбчивым немало,
Что однажды улыбался отраженью на стекле.
Годы шли, спешило время, изменился этот мальчик,
Стал угрюмым, невеселым, презирающим людей,
Про улыбку позабыл он, стал расчетливым иначе,
Стал он полон темных мыслей и кощунственных идей.
Был он статен и изящен, разве что немногословен,
В высшем обществе, напомню, был известен, как поэт.
Из своей любви, пожалуй, он попил немало крови,
Развлекался болью близких, и гасил последний свет.
Говорил он, будто счастье – ловкость рук, да и не боле,
Ловкость разума, конечно, на других поставив крест.
Не беда, что столько страха, столько ужаса и боли,
Всем вокруг порой приносит лживый взгляд и лживый жест.
Говорил он будто в жизни, для любви не много места,
Что жизнь слишком скоротечна, чтобы тратить на людей.
А потом он, на постели, где убил свою невесту,
Развлекался до рассвета, с новой пассией своей.
Годы шли, спешило время, и поэт наш изменился!
Исходил дорогой долгой от предательства к мечте,
А потом, в плену ошибок ото всех он затаился,
И с ума сошел однажды в бесконечной темноте!»
«Черный гость, как ты безумен! У меня тебе нет места!
Убирайся прочь отсюда и изыйди навсегда!
Что мне жизнь того поэта? Что мне смерть его невесты?
Что его скупые жесты? Что мне вся его беда?
Черный гость, как ты ужасен, ты с собой приносишь муки!
Быть таким как ты престало, только твари! Подлецу!»
И я с криком поднимаю обессиленные руки,
И с размаху ударяю его тростью по лицу!
…Ночь седая догорела. И рассвет безумье гонит,
И из спальни уползает обесцвеченная мгла.
Я один стою в цилиндре. С книгой черною в ладонях.
Никого со мою рядом. Лишь разбиты зеркала.