И пуля танцует в груди Железного дровосека,
Элли плачет. У трупа Льва шепчет впервые: убью.
Встаёт на тропу войны маленького человека.
Тянет винтовка плечо, мозоли саднят на руках.
Блюдца озлобленных глаз тонут в сети капилляров.
Девочка верует в месть, пускай молода и хрупка,
Наивности в сердце её как будто и не бывало.
“Что ж ты за лживый мудак? Гудвин - премудрый гандон!
Сам-то ведь понимал, на что ты их всех обрекаешь?
Но ничего - я иду, и найду тебя все равно,
Также как Герда нашла всеми забытого Кая.
Прощальных куплетов не жди, и так слишком много слов
Звучало во все века, пропитанных наглой ложью.
Что я за дура была: поверила в свет и любовь?
Теперь детский возраст, ура, всё-таки мною прожит.“
В агонии билась земля, слёзы бежали навзрыд.
Крики, стоны, мольба о милости или пощаде.
Гудвин не встретит восход: растерзан, разорван, разбит.
Для девочки он не нашёл равнозначной награды.
Элли глядит на закат. Кровь ручейком из глаз
Капает на цевьё. Что ожидает дальше?
Элли совсем одна, а Гудвинов про запас
Мир заготовил впрок, точно солдат на марше.
До одури тяжело, когда есть и сердце, и мозг,
Да и в придачу к тому - зажата в кулак отвага.
“Эй, люди! Так было всегда?“ — терзает душу вопрос:
“Правда ли, что у вас не будет достойного флага?“
Девочка тушит бычок. Встаёт, потемнело в глазах.
Горчит у неё на губах радость первой победы.
Элли уходит в Лес. Она оставляет нас.
Элли уходит в Лес. Правда уходит следом.
