.
Иногда наступало лето.
Городских враз отчего-то переставала радовать городская жизнь. Но они не переселялись в сельскую местность, что было бы, согласитесь, естественно. Поступали вообще сурово: забирались поглубже в лес.
Там было страшновато – отсутствовала горячая вода, – и вообще неуютно – где ни попадя таились клещи и норовили отсосать. Бередили душу воспоминания об унитазе...
Поэтому городские крепко пили, кричали песни и один за другим забывались тяжелым сном.
.
Утро наступило быстро, но как-то с порога заробело. Солнце с опаской заглядывало на поляну, несколько обезображенную. Пластиковые и металлические предметы, различные по форме и содержанию, придуманные городскими чтобы не умереть в лесу сразу, были везде. В искусстве такое называется страшным словом «натюрморт». Клещи, так и не осмелившиеся подступиться, обескураженно отсасывали у травы.
.
Изольда пустыми глазами смотрела, как Парамон, набирая полные щеки, дует в кострище. Костер чихать на это хотел. Елисей, размахивая топором, брел куда-то сквозь пространство. Глафира, брезгливо ковыряясь во вчерашней макрели, рассказывала:
– ...и всё бы ничего – не считая, что в боку затекло и пятка чесалась, – но кукушка задрала! Это капец. Прямо, сволочь, над палаткой! Спать невозможно. Вон рядом со входом сосна, и она на ветке угнездилась, сука такая...
.
Елисей с хрустом пропал в кустах. Парамон чихнул и закашлялся. В сосновых кронах шумнуло и стихло.
Изольда перевела пустой взгляд на Глафиру.
– Так она что – куковала?