1. Юнна
В электричку набивался народ.
Жилистая старушка тащила объемный океевский пакет с саженцами и чуть не попала Юнне веткой в глаз: ткнула куда-то в область переносицы. Юнна терла ладонью набухшую царапину, но та только больше саднила.
Рядом оказался еще и ребенок, которого некуда было посадить, и он привалился прямо на Юннины пакеты, почти такие же объемистые, как у старушки. Мясо для шашлыка издало хлопок – это лопнул целлофан, в которое оно было завернуто. Брызнул маринад, но Юнне было не до того: в тамбур завозили громоздкий велосипед.
– Мне только до Парголово! – Юнна схватила пакеты и протиснулась ближе к двери.
– Только до Парголово, а влезла в дальнюю электричку! – сердито проворчала старушка.
Велосипед начал перемещение вглубь вагона, освобождая Юнне место у дверей.
Электричка тонко свистнула на переезде и подъехала к платформе.
Сейчас большой подъем – Парголово на холме, и надо перейти забитое Выборгское шоссе.
Юнна уже представляла, как затопит печку. Дом еще сыроват, начало июня не задалось.
Потянулись заборы. Вскоре показался и ее участок с молоденькими, только отцветшими вишнями. Юнна оставила пакеты у калитки и пошла осматривать деревья – похоже, цветы побило ночными заморозками. Не будет ягод в этом году.
Она вздохнула, достала большую связку ключей и принялась отпирать по очереди послевоенный бревенчатый дом, баню, дровяной сарай. Отомкнув рубильник у входа, включила электричество. Холодильник как будто только этого и ожидал: сразу сердито заурчал.
Дверь деревянного нужника перекосило – разбухла весной от дождей. Клеенку уличного столика засыпало грязью.
Юнна собрала большую охапку березовых дров. Еще в детстве бабушка учила ее разжигать печку, но она не делала это сама… сколько лет?
«Уже девятнадцать», – посчитала Юнна.
Она оборвала березовую кору, сложила поленья в печке домиком – бересту в середину – и стала ее поджигать. Единственную комнату заполонил дым.
«Вьюшку забыла открыть», – догадалась Юнна. – «Сама, теперь всё сама».
Она сразу решила справлять годовщину мужа на даче. В городе слишком накладно, придет много народу: и соседей надо звать, и сослуживцев, и друзей детства. Здесь же – только друзья по даче-огороду. Пусть потом в городе говорят, что Юнка не справила поминки по-людски. Ей все равно. Нечего всякую пьянь приглашать.
В углу обнаружился потёк на стене, обои скукожились и пожелтели. Значит, крыша опять прохудилась.
«А дом придется продавать». – Юнна пригорюнилась – он достался ей от родителей. Но ей самой не осилить кровлю, а денег не хватает – еще с прошлогодних похорон остались долги.
Уставшая после электрички Юнна повалилась на холодную лежанку и вдруг стукнулась обо что-то твердое под подушкой.
«Не везет сегодня моей голове». – Она вспомнила про царапину, снова потерла ее ладонью, подняла подушку и обнаружила там непочатую бутылку водки.
– Это ж Лёнькино место! – рассмеялась она вслух. – Спрятал, олух!
А потом вспомнила, что Лёньки уже нет.
«Подарок с того света – царапину лечить».
Юнна открыла водку, достала из шкафа чистую тряпочку и начала протирать переносицу.
«Видит, наверное, все сверху».
Мысль об этом ее согрела.
Дом постепенно прогревался: Юнна спалила уже две охапки дров.
Раньше Лёня сам прогревал дом. Приезжал задолго до неё, топил печь, чистил канавки для отвода воды, обрезал кусты. Обязательно ставил на стол букет из тюльпанов. Парголово – север Санкт-Петербурга, здесь тюльпаны расцветают поздно.
Юнна вспомнила про тюльпаны, взяла нож и по аккуратно выложенным плиткой дорожкам вышла в сад. Вот они, Лёнины тюльпаны. Она посмотрела на небо, подмигнула облаку и, присев на корточки, срезала несколько стеблей под корень.
Теперь у неё в доме тепло, и на столе стоят тюльпаны.
Юнна взяла бутылку водки, отхлебнула глоток, чтобы снять усталость, и принялась собирать прошлогодние нестиранные вещи в освободившиеся пакеты. Осенью заниматься этим было некогда.
Одной из первых ей попалась деревенская рубашка мужа: в прошлом году он колол в ней дрова.
«Надо же, в городе я все его вещи уже постирала».
Юнна уткнулась носом в рубашку, от которой пахло мхом, сырой избой и потом дорогого ей человека, которого больше не было рядом.
Потом снова отхлебнула из бутылки, пьянея, погрозила небу кулаком и, зажав рубашку у носа, уснула на кушетке со стороны мужа.
2. Аня
– В церкви отпевать надо было! – Аня сердито сверкнула глазами из-под платка. – Мало ли, что некрещеный! Батюшка наш окрестил бы заочно и отпел бы сразу. Такое бывает, я слышала.
– Да не хотел он в церкви, – слабо отбивалась Юнна. – Он атеистом был убежденным, даже креститься не хотел – не то что отпевание.
– Да уж, конечно, заранее никто отпеваться не хочет! – съязвила Аня. – А ты у нас крещеная, могла бы и о его душе подумать!
Юнна раньше не любила эту богомолку. Сейчас ей пришлось встать с постели, потому что Аня принесла подарок: икону Святого Уара, которую сейчас вешала в восточном углу.
– Читай молитву Уару, раз не смогла его окрестить. – Аня перекрестилась, и ее угловатое лицо смягчилось. – Я вот как раз недавно на отпевании была, лицо у покойника было такое обиженное, а как стали отпевать – разгладилось. Лёня-то у тебя шибко обиженный был, даже не крещеный, я уж не говорю о венчании – вся жизнь в блуде. Хорошо еще, что детей в блуде не народили.
Она налила в лампаду масла и затеплила ее. По комнате разнесся церковный запах.
– Молись за него, ему место в раю. Некоторые некрещеные получше крещеных будут. – Аня бросила на Юнну уничижительный взгляд. – Им от их жизни святость.
– Да я молитв не знаю. – Юнну растрогало такое отношение к покойному.
– Молись своими словами: Святой Уар, спаси некрещеного раба Божия Леонида своею молитвой... Житие Уара надо читать, он за нехристей молился. Еще Богородице нужно молиться, заступнице нашей.
Внезапно Аня смягчилась и перешла к поминкам:
– Кутью я тебе сама сварю. Её едят на поминках, а не шашлыки. А то будто праздник у тебя какой, а у самой муж в рай не попал, душу не спас.
От Юнны Аня пошла на кладбище. Это она настояла, чтобы Лёню похоронили на Парголовском кладбище. Долго убеждала Юнну, говорила, что в холмистой деревне, на возвышенности, Лёне будет лежать легче. Не в болоте каком, а в песочке.
Она часто ходила на его могилу, ведь жила Аня в Парголово круглый год, а не как Юнна – набегами да летом.
Могилка уже почти осела за год – можно оформлять и памятник ставить. Креста не поставишь – не крещеный.
Аня достала из холщовой сумки мешочек с просом и насыпала в Лёнино изголовье православным крестом с перекладинкой.
«Пусть птички Божьи его помянут». – Аня смахнула слезу.
Начал накрапывать еще холодный июньский дождик.
Аня присела на корточки и узловатыми руками стала разламывать комки земли на могиле.
«Надо же, всю глину вывернули, цветы не приживутся».
Она достала из другого холщового мешочка горстку семян бархатцев и, держа ее в левой руке, правой проделала в земле мелкие бороздки.
«Взойдут, наверное. Июнь уже».
Аня посеяла семена и слегка присыпала бороздки землей.
– Пресвятая Богородица, Царица Небесная, спаси душу некрещеного Леонида! – Она повторила это трижды, трижды перекрестилась и простодушно добавила: – А то не встретиться нам в Царствии Божьем… из-за дуры этой, которая даже окрестить его не смогла!
И заплакала, с трудом вспоминала слова молитвы.
– Анька, что ревешь-то? – У могилки стоял старый кладбищенский сторож – одноногий дядя Ваня.
– Плачу оттого, что святой человек не попал в Царствие Небесное. – Аня встала с колен и утерла глаза кончиками платка.
– Знаю я вас, баб! Не об этом плачешь. – Дядя Ваня добродушно прищурился. – Об этом вам, святошам, плакать нельзя!
– Эх, если бы жизнь по-другому сложилась… – Аня вздохнула. – Но на все воля Божья. Я же помню, как он меня называл Аней-шуршалкой. Святой человек был, чистая душа! Помню, каждый раз со мной здоровался, когда я на заутреню шла. И все с улыбкой, и взгляд светлый.
Аня собрала мешочки и, худая и прямая, как палка, побрела с кладбища.
3. Ольга
– Бесхозяйственная ты! – Ольга мыла уличный стол возле дома Юнны и ругалась. – Первым делом надо было стекла протереть после зимы. В доме сразу бы светлее стало.
– Да, окна – как глаза у дома, – поддакивала Юнна. Она радовалась, что Ольга пришла помогать.
Дочь Ольги, тринадцатилетняя Ленка, вешала гамак между двух старых берез.
– Помидорчики, огурчики, сейчас все нарежем и в холодильник поставим. – Юнна заболела каким-то странным для нее энтузиазмом.
– Главное, что водочка есть. – Ольга отхлебнула из горла, и глаза ее заблестели. – С беленькой веселее, правда?
Юнна в этом не была уверена. Она поглядывала на лицо соседки, красневшее сеточками вен, что выдавало ее тайное пристрастие, которое для всех соседей уже давно не было тайным.
– Мы и с мужем твоим иногда прикладывались. Выпивоха он у тебя был, но веселый. Всегда встретит с шуткой-прибауткой, не то что ты!
– Да! – радостно поддакнула Юнна, видя, что гамак подвешен и стол полностью оттерт от грязи.
Ольга снова приложилась к бутылке, и ее лицо окончательно покраснело.
– Помидоры с огурцами не режь – до завтрашнего дня отводенятся, невкусные будут. – Ольга деловито рылась в пакетах. – А шашлык-то ты как будешь делать? Кто мангал разожжет?
– Я разожгу. Печку же вспомнила, как…
– Нет, милая, это тебе не печка. Тут мужские руки нужны. Уголь специальный, жидкость для розжига. Дай-ка я мясо себе возьму, найду, кто пожарит, да принесу.
Юнна с легким сердцем согласилась.
Заморосил еще холодный июньский дождь. Ленка в гамаке заворчала и с головой завернулась в покрывало.
– Иди-ка холодильник помой, – деловито распорядилась Ольга. – А то совсем грязью заросла. Бывало, муж твой приедет раньше тебя и сразу мне записочку отсылает по электронной почте: приходи, мол, Олька, помогать убираться. А я и бегу! Знаю, что у него всегда беленькая под подушкой припрятана.
– Откуда ты знаешь, что под подушкой? – Юнна похолодела.
– Да уж знаю! А вторая – за валенками на печке. Неси ее сюда!
Хозяйка вошла в дом. На круглой пузатой печке под самым потолком действительно сушились валенки. Юнна вытащила один, потом второй. В каждом лежало по бутылке водки.
Юнна знала пароль от электронной почты мужа, и ее неудержимо потянуло прочесть его переписку. Дрожащими руками она включила ноутбук, открыла окно Яндекса, ввела первые пять цифр пароля… и выключила питание.
«Не хочу знать!»
Ольга подметала дорожки веерными граблями.
– Оль, ты знаешь, наверное, уже все убрали! – нервно крикнула Юнна.
– Ну, так я возьму мясо? – Ольга, не дожидаясь ответа, принялась упаковывать сырой шашлык.
Початая бутылка водки показала сухое дно.
– Ленка, Ленка, пойдем! – крикнула Ольга и, не оглядываясь, двинулась к калитке.
Ленка не шевельнулась. Дождь усилился.
– Спит, наверное, – буркнула соседка и вышла на улицу.
Юнна потрясла девочку за плечо – никакой реакции. Тогда она сняла с низенького парника кусок пленки и накрыла им весь гамак.
В доме ее ждал ноутбук.
4. Ленка
Ленка не спала, она лежала под холодным покрывалом и плакала. Плакала от тоски по дяде Лёне.
Она всегда ходила по улицам, когда ее мать напивалась, вот как сейчас. Зачем эта тетка дала ей напиться? Дядя Лёня никогда не наливал ей так много!
Но мама все равно напивалась, и тогда Ленка шла на улицу. А однажды моросил вот такой же противный, мелкий дождь и она так же спряталась под покрывалом в чужом гамаке. А дядя Лёня ее нашел и позвал в дом. А эта тетка не зовет, словно не понимает, что Ленке сейчас домой нельзя. Только за плечи трясет.
Зашуршала пленка, и весь гамак обволокло белой мутной пеленой. А может, это у нее, у Ленки, пелена от слез?
– Не нужно, – прошептала Ленка и увидела растерянное лицо Юнны.
– Пойдем в дом, – так же тихо проговорила хозяйка.
– Не хочу! – взбрыкнула девочка. – Я лучше замерзну. Насовсем. Понимаете? Почему я так поздно родилась? Если бы мне было сорок, я бы женилась на дяде Лёне!
Ленке вдруг стало жарко, и на лбу выступили капли пота.
«Вот еще новость! Она бы женилась на моем муже!» – подумала Юнна.
– Пойдем, ты простудилась. – Хозяйка улыбнулась и приложила руку к Ленкиному лбу.
Девочка с видимой неохотой высвободилась из-под пленки. Её зелёная челка прилипла ко лбу.
«Зелёная, как этот огурец!» – со смехом думала Юнна, нарезая трехэтажные бутерброды с зеленью, помидорами, огурцами и копченой колбасой.
В расход пошла вторая бутылка водки, и теперь Ленка сидела, натертая ею и укутанная шерстяным пледом по самые уши.
– Знаете, дядя Лёня всегда говорил, что мой цвет – зелёный! – Ленка словно читала Юннины мысли.
«Да он пошутил!» – Юнна улыбнулась.
– Он очень весёлый был. Это он сделал мне зелёную челку, – развивала мысль девочка, запихивая в рот трехэтажный бутерброд. – Зелёнкой.
– Тебе очень идет, – сдержанно похвалила Юнна.
– Меня в школе сразу стали уважать. Это дядя Лёня придумал. Он был «итсодар».
У Юнны сердце громко стукнуло о грудную клетку. Она знала это слово.
– Река Итсодар? – уточнила она.
– Нет, просто «итсодар».
– А что это значит?
– Не знаю, просто слово интересное. – Ленка машинально взяла остаток огурца, разрезала, посолила, и он звонко хрустнул под натиском ее здоровых зубов.
5. Юнна
Юнна вспомнила, как шесть лет назад они с мужем лежали на берегу моря и играли в выдуманные слова: Лёня выдумывал, а Юнна отгадывала.
– Дилокрок. – Лёня хитро прищурил левый глаз.
– Крокодил, – засмеялась Юнна.
– Шнёка. – Лёня заелозил от удовольствия.
– Вишнёвка, – хихикнула Юнна и разлила по рюмкам вишневую наливку, привезенную от родителей.
– Итсодар.
– Радость, – хмыкнула Юнна. – Только перевёрнутая.
– Не совсем так, – подвыпивший Леня поднял палец кверху. – Видишь два облака, а между ними – полоса синего неба?
– Вижу.
– Это река радости – Итсодар. Ты – моя река Итсодар.
6. Галина Абрамовна
Узнав, что Ленка, в общем-то, не знает, что такое «итсодар», Юнна успокоилась.
«Врут все. Не буду смотреть электронную почту».
Тем временем молодой организм доедал остатки продуктов. На блюде остался всего один бутерброд.
– Книжки у дяди Лёни интересные, – сообщила девочка. – Я брала «Мастера и Маргариту»… и другие.
Тут она застеснялась, и Юнна предположила, что Ленка брала «Лолиту» Набокова.
На столе лежал оставленный Аней молитвослов, заложенный на молитве Святому Уару. Юнне стало неловко перед Аней, что она так и не помолилась.
Тут в окно постучали, и мелькнуло лицо старой женщины.
– Заходите, Галина Абрамовна! – по-хозяйски крикнула девочка.
Вошла незнакомая маленькая старушка, огляделась, увидела горящую лампаду и поджала губы.
– Сразу видно, что Лёня умер, – сообщила она. – При нем бы такого безобразия не было. Лёня был иудеем.
– Как давно? – сухо осведомилась Юнна, уже готовая к любой новости.
– Мы любили читать Тору. Он даже перевел книгу Экклезиаста с иврита в стихах. Я ему читала выдержки о вреде пьянства. А почему умер? Споили! Ты споила, и Олька споила. Сердце слабое, не выдержало.
Галина Абрамовна кончиками пальцев взяла последний бутерброд и надкусила.
– Олька – мать твоя – блудливая баба. – Старушка смахнула слезинку с морщинистого лица. – Кого хочешь споит. А он выпить был не дурак с младых ногтей. Но золотой был человек.
– Полагаю, что, родись вы позже, то непременно с Лёней поженились бы? – спокойно спросила Юнна.
– Многие бы хотели, не спорю, – согласилась Галина Абрамовна.
Ленка виновато заелозила.
– Он был чистый человек. – Старушка аккуратно доела бутерброд. – Человек с большой буквы. А достался каким-то пропойцам. Нормальная жена давно бы его «подшила». А тебя все устраивало, дорогуша. Там рюмка, здесь рюмка – и умер человек.
– Это все неправда, что он маме писал по электронной почте! – не выдержала девочка. – И маме он никогда много пить не давал!
– А мне писал, интересовался нашим учением. – Галина Абрамовна встала, отряхнула крошки с зауженных брюк и добавила последний аккорд: – И еды при нём всегда было много.
– Я же всё съела, – ужаснулась Ленка и виновато съёжилась.
Юнна хотела её утешить, но неожиданно поняла, что поминки справлять нечем: мясо взяла Ольга и вряд ли его вернет, всё остальное съела Ленка.
Девочка встала из-за стола, развернула плед и, понурясь, как ангелок с оторванными крыльями, двинулась к двери.
– Я тебе вот что скажу. – Галина Абрамовна проследила, как за Ленкой закрылась дверь. – У него со всеми было. И с Анькой-богомолкой было, и с Олькой-пьянчугой было.
Старушка многозначительно подняла косматые брови.
Юнна скрестила руки на груди.
– И с вами было? – усмехнулась она, намекая на почтенный возраст гостьи.
– Может, и со мной было… бы, – спокойно ответила Галина Абрамовна. – У меня еще и не с такими было. А все почему? Потому что ты подмётки его целовать не достойна.
Старушка легко поднялась со стула и направилась к выходу.
7. Юнна
У Юнны никогда не было такого ощущения грязи на душе.
Началась первая летняя гроза, и отключили электричество. Юнна с тоской посмотрела на ноутбук и подумала, что батарея разряжена. Сейчас бы она разрешила все свои сомнения. А сомнений было море. Всё в голове перемешалось: Ольга знает, где в её доме лежит водка – этого даже она не знала; тринадцатилетняя Ленка знает слово «итсодар», семидесятилетняя Галина Абрамовна намекает, что у нее с Юнниным мужем что-то было.
В грозовой темноте она сделала самое беспомощное движение на свете – взяла пакеты с грязным бельем и разбросала его по всему дому.
– Вот тебе! – кричала она. – Я носки твои стирала!
А Аня…
Тут взгляд Юнны упал на молитвослов. Она взяла книгу в руки, и молитвослов раскрылся на Каноне Божьей Матери. Юнна начала медленно читать при свете лампады, коверкая незнакомые церковнославянские слова. Потом она устала стоять и опустилась на колени. Ее голос, прерываемый грозой, был почти не слышен.
Юнна просидела на холодном полу целый час и, наконец, встала с ясной головой. Открыла ноутбук, ввела пароль. Она должна быть уверена. В почтовом ящике было больше десяти тысяч писем. Она принялась прокручивать список входящих. Письма от его брата и сестры – не то… Письма от коллег по работе и подчиненных – не то… Вдруг она увидела письмо от пользователя shalom. Юнна не позволила себе впасть в истерику. Письмо было на иврите. Она не знала иврита. Наверное, это письмо от Галины Абрамовны. У Юнны защипало глаза. Она вспомнила про гугл-переводчик и открыла его в другом окне. Ввела текст. Гугл коряво перевел:
«Здравствуй, дорогая друг! Я тебя приглашаем на ежегодный семинары по международный право в современный политический обстановка…»
Юнна не стала читать дальше и закрыла письмо.
«Если бы Лёня знал, что я читаю его почту, он бы месяц со мной не разговаривал».
Юнна вспомнила, как один раз написала в интернете шуточное письмо своему учителю, а Лёня прочитал и раскричался.
– За что? Я же просто улыбнулась! – оправдывалась тогда Юнна.
– Вот и улыбайся так, чтобы я видел! – сердился Лёня. – Улыбается она посторонним мужикам!
Как он тогда узнал? Так же, как Юнна сейчас: у Лёни был пароль к её электронной почте. У них никогда не было секретов друг от друга. По крайней мере, Юнна так думала раньше.
А почему сейчас она должна думать по-другому?
Тут Юнна вспомнила Ленкину зелёную челку. Какие, к чёрту, любовницы? Тринадцатилетние девочки? Семидесятилетние старушки? Полумонахини? Опустившиеся пьяницы?
Будь это правдой, нашлись бы «доброжелатели», намекнули бы… хоть на девять дней, хоть на сорок. Да и при жизни легко можно было заметить – двойную жизнь не скроешь. А тут какая? Двойная, тройная, пятерная?
Нашла кому верить, дурочка. Одинокие женщины растаяли от его приветливой улыбки, доброго слова, приняли доброту за флирт. Он же был как солнце, которое светит всем!
«Да-а, Ленка-то точно любовница!» – мысленно поддразнила себя Юнна. – «А мой муж – тайный педофил!»
Она закрыла электронную почту. Собрала разбросанные вещи и сложила их не в пакеты, а в шкаф. Все, кроме пахнущей потом рубашки мужа.
«Не нужно стирать», – подумала Юнна, прижалась к ней лицом и вдруг заплакала очищающими слезами. – «Прости меня за то, что я поверила!»
8. Поминки
Утро выдалось малооблачное. В доме всё еще не выветрилось тепло. Юнна встала спокойной. Вытащила из валенка третью бутылку водки, обтерла ее и поставила на стол рядом с тюльпанами, нарезала остатки хлеба.
Около восьми появились Аня и Ленка. Они пришли вместе: Аня принесла кутью, а Ленка – подгоревшую неровную шарлотку, выпеченную собственноручно.
Над ними плыли два облака, разделенные полоской солнечного голубого неба.
– Это дядя Лёня нам улыбается! – кричала Ленка.
– Господи, спасибо тебе за любую погоду! – улыбалась Аня, порозовевшая с наперстка водки, со сбитым набок платком.
– Вы не понимаете, это река Итсодар, – объясняла Юнна гостям. И вспоминала разные смешные эпизоды из их с Лёней жизни.
Аня слушала с доброжелательной улыбкой, и её лицо светлело. А Ленка каждый раз отворачивалась, до тех пор, пока Юнна не поняла, что она ревнует, и не осеклась.
– Я взяла для тебя книжку в церкви. – Аня вытащила из холщовой сумки и тихонько подсунула ей житие Святого Уара.
– Аня, ты его любила? – неловко спросила Юнна.
Ленка навострила уши.
– Все мы кого-то любим, кроме Бога, потому что грешны, – спокойно ответила Аня. – Я сегодня пела в церкви, и, чувствую, ответит Богородица на наши молитвы, если вместе молиться будем. Это как теребить её за одежды, напоминая, что Лёня должен быть в раю. Надо верить.
– Всем верить – с ума можно сойти, – расстроенно сказала Юнна, вспоминая Галину Абрамовну.
– А ты не всем верь. В Господа Бога нашего верь в первую очередь, в мужа верь – даже после смерти. Особенно после смерти. Вера – она абсолютна, не требует доказательств. Не каждому дано верить.
– Как это – верить? – спросила Ленка. – Я даже маме не верю.
– Я не могу объяснить, но ты это почувствуешь. Почувствуешь благодать.
– Благодать – это радость? Итсодар, как говорил дядя Лёня?
– Ну, раз дядя Лёня говорил, значит, так и есть, – улыбнулась Юнна.
Река Итсодар голубела между облаков.
«Благодать!» – подумала Юнна и, открыв молитву Святому Уару, опустилась на колени на тёплую, парящую землю и подняла голову к солнцу.