Сашка (Рассказ)

Папы у Сашки Скворцовой не было. Он погиб, когда девочке было два года.
Ее мама – Инна Александровна – была очень красивой женщиной. В ней чувствовалась, как это принято говорить, порода. Женщина умела себя подать. Изящный макияж, ухоженные руки… И еще у нее был безукоризненный вкус. Одевалась Сашкина мама у модных портных, детали своего наряда подбирала всегда в тон. Женщины завидовали, пытались (впрочем, безуспешно) подражать, а мужчины, чувствуя мощную притягательность этой красоты, оборачивались даме вслед и грустно вздыхали, ни на что, собственно, не претендуя.  
А еще женщину отличала безукоризненная речь, поскольку Инна Александровна была филологом по образованию, учителем русского языка и литературы в элитной гимназии. Все эти «ложить», «звОнит» и «дОговор» вызывали у педагога отвращение, сравнимое с тем, как если бы она дотронулась до скользкой, холодной жабы. Но и поправляя собеседника, Инна Александровна проявляла присущие ей такт и терпимость.
Впрочем, все это не вызывало у ее дочери никаких особенных чувств. Честно говоря, девочке было все равно. Но только до тех пор, пока это не касалось ее самой. Инна Александровна, намеренно или неосознанно, пыталась привить «чувство прекрасного» и своей дочери. Та сопротивлялась, как могла, но всегда безуспешно. Результатом этих ежеутренних битв было то, что Сашка приходила в детский сад, одетая как куколка. Вот это «как куколка», общаясь с подругами, Инна Александровна всегда произносила «вкусно», с удовольствием, словно перекатывала на языке душистый леденец.
Так неторопливою чередой тянулись дни, пока, наконец, не подул июньский ветер перемен. В жизни Сашки наступили месяцы свободы перед поступлением в первый класс гимназии. В один из выходных они с мамой сели в такси и отправились в деревню, к бабушке.
Сашка любила бывать у бабы Тани, хотя ее мама утверждала, что деревенский воздух «мешает сосредоточенности и развивает свободомыслие». Сашка охотно с этим соглашалась, не совсем понимая, что мама имеет в виду. Но в Седельниково (так называлась деревня) у нее были друзья, Генка и Колька. Ее ждали веселые затеи и много-много простора и свободы, которых в городе, как известно, в обрез.  
Передача Сашки в руки бабушке заняла пятнадцать минут (маме нужно было возвращаться в город, а таксисты ждать не любят). Из этих пятнадцати минут две было потрачено на приветствие и прощание. «А куда подевались еще 13 минут?» -  спросите вы. А вот куда. Инна Александровна раскрыла дорожный чемодан и стала терпеливо и подробно объяснять бабушке (на дочь надежды не было), что и когда Сашка должна была одевать. В сумке лежали безукоризненно отглаженные яркие платья с кружевами. Отдельно – бантики, ленточки и заколки. Следующая стопка – маечки и трусики. И, наконец, особая стопка –  «идеально парные» носочки различных расцветок. Три курточки. Несколько шапочек, пять пар обуви (сандалики, ботиночки и сапожки)  дополняли композицию.
Бабушка и Сашка слушали очень внимательно, кивали, задавали (хоть и не всегда к месту) уточняющие вопросы. Когда инструктаж был завершен, Инна Александровна спросила, все ли они запомнили. Слушатели уверенно кивнули. Мама, обернувшись на пороге, с подозрением посмотрела на дочь и грациозно полетела к такси.
…Для Сашки начались чудесные, беззаботные дни. С самого утра до позднего вечера она гоняла с мальчишками мяч, играла в войнушку на заброшенной лесопилке или в «Казаки-разбойники».
У бабы Тани была особая манера звать внучку домой. Она не бегала по деревне и не расспрашивала соседей, куда запропала ее ветреная девчушка… Бабушка выходила за ворота и громко-громко (а голос у нее был ого-го!) кричала: «Са-а-ашка! Са-а-ашка! Домооой!» И – удивительное дело – где бы Сашка ни была, в каком бы далеком далеке она не ошивалась, ей всегда был слышен бабушкин призыв, и она спешила домой.
Один день Сашка запомнит надолго. Все началось утром со стрельбы из рогаток.  В ряд были расставлены бутылки, банки и прочая посуда. В руке - верное оружие, в кармане приятно похрустывают камушки подходящего размера. Сашку отличали твердая рука и зоркий глаз, что вызывало зависть у мальчишек. И в этот раз она первой поразила большинство мишеней, получив огромное удовольствие от такого «робингудства».
Затем кто-то предложил взорвать бутылку с известкой. Эта идея вызвала всеобщее одобрение. Нашли подходящую емкость, в нее запихали негашеную известь, залили водой, крепко заткнули пробкой, встряхнули и спрятались в укрытие, оставив «бомбу» на пригорке. Бутылка долго не взрывалась, всем наскучило ждать. Народ повысовывался из канавы. Кто-то даже предложил подойти и проверить, что там с бутылкой не так, но тут неожиданно раздался взрыв, да такой силы, что осколки, словно пули на фронте,  просвистели прямо над головами подрывников. Хорошо, что никого не задело. Но в шесть-семь лет не думаешь о таких пустяках, опасность кажется игрушечной, как и все на белом свете…
Затем была крыша заброшенной конторы. У Сашки, так уж вышло, напрочь отсутствовала боязнь высоты, и она смело ходила по самому краю крыши двухэтажного бетонного здания, выделывала различные па и дразнила трусливых мальчишек. Отсюда как на ладони были видны крепкие деревенские избы, огороды, стога сена, большак, чуть дальше – сосновый бор, который бабушка назвала загадочным словом «урман». Зеленые волны разбегались на много километров вокруг, урман казался безбрежным и вызывал чувство, похожее на трепет.
И тогда Сашка поняла, что всю эту красоту, озаренную июльским солнцем, с запахами прелых опилок, сосновых досок и пряных трав, с ласковым ветром, густым мычанием телят и хриплыми криками петухов, со сломанным трактором, кривым забором лесничества, с кедрами, выстроившимися в ряд, и желтым песком дороги, уводящей за околицу, - она не разлюбит уже никогда, будет беречь в памяти как самое щемящее и родное …  
Ближе к вечеру они пошли на забытую всеми детскую площадку, где было много неказистых, покрытых ржавчиной сооружений, вроде лестниц, качелей-каруселей… Ничего уже не крутилось, не раскачивалось и вообще не двигалось, постаревшее,  покосившееся от времени.
Однако и здесь было чем заняться. Перевернутая дуга лесенки вмиг превратилась в  качели. Сашка уцепилась за один ее край, Колька за другой. Девочка надавила со своей стороны, а напарник повис на своем краю. Рука у Сашки сорвалась, и острая труба с силой ударила в грудь, под сердце. От вспышки дикой боли Сашка повалилась на землю и сжалась, как пружина. Потом выгнулась, замерла. Ей было трудно дышать. Слезы брызнули из глаз, но она не закричала, только крепко стиснула зубы. Мальчишки не обратили на нее никакого внимания, поскольку их привлекла покосившаяся ракета. Они ведь не знали, как Сашке больно. «Делов-то… До свадьбы заживет». Но когда еще будет эта свадьба, а больно сейчас. Да так больно, что нет никакой возможности терпеть… Это потом, через много лет, ощупывая вмятину в грудной клетке, Сашка будет думать о том, как ей тогда повезло: ребра выдержали удар, прогнулись только, да так и срослись. Кто знает, чем бы все обернулось, будь удар сильнее.
«Са-ашка!», - услышала девочка бабушкин голос. Значит, нужно вставать и идти. Сашка поднялась. Часто и неглубоко дыша, поплелась домой. Никому ничего не сказала. Только легла на диван и постаралась не шевелиться. Через несколько дней стало легче. А потом и совсем прошло…
Инна Александровна приехала за дочерью 30-го августа.
- Где же моя куколка? – поинтересовалась женщина, как всегда изысканно одетая, распространявшая вокруг себя благоухание.  
На зычный призыв бабы Тани явилась Сашка.
- Привет, мам! – сказала девочка (рот до ушей, хоть завязочки пришей).
Она была чумазая, с разбитыми коленками, в разорванной на плече футболке серо-буро-малинового цвета, в каких-то старых, в заплатках, шортах и в огромных резиновых сапогах, покрытых толстым слоем засохшего навоза.  
Инна Александровна, филолог и большая умница, впервые не смогла найти слов, чтобы выразить свои чувства…